Ричард Львиное Сердце

Он пристально наблюдал за ней и оставил нам её портрет в самых подробных чертах со всем тщанием того времени и современных ему нравов. С большим искусством изображает он её по частям. Так, например, он говорит, что глаза у неё были синие, как ирис, но влажно-серого оттенка, окаймленные черным ободком с желтизной, так что производили, в общем, впечатление ярко-зеленых. Словно выточенный рот её был необыкновенного темно-алого цвета и очень ровной окраски: «Настоящая земляника самого темного цвета», — замечает аббат Милó. Волосы её такого же цвета, как шелк-сырец; брови расположены довольно высоко над глазами; овал лица изящный; руки и ноги — длинные, нервные, «хорошо служащие свою службу», и т. д. Верхняя губа вздернулась в недовольную складку: Жанна имела основание быть недовольной вследствие такого рассматривания в микроскоп.

Все это мало помогает, чтобы составить себе ясное понятие: слишком уж подробно! Но аббат разглядел, что Жанна была очень высока и почти худа, если не считать её пышной груди, — слишком пышной (говорит он) для Дианы, на которую, впрочем, Жанна была похожа. Она была стройна, как березка; когда она шла, казалось, что юбки её обвиваются вокруг её ног. Своей молчаливостью она производила впечатление, как будто бы смотрит не то с удивлением, не то с недоверчивостью. «Лицом уподобляясь Юноне, — восклицает аббат, — она была сложена, как Геба, а ростом — как Деметра. С большинством людей мрачная, молчаливая, и только с одним обворожительно-живая, она казалась наблюдающей, а в действительности была лишь робка. Она казалась холодной и вполне пламенела. Я довольно скоро понял, что с ней происходило на самом деле: в ней боролись надежда и сомнение; отсюда её молчаливость. Я угадал, что под её наружной корой сдержанности кипит любовь, как вино. Но, благодаря её гордой, смелой наружности, я не скоро познал ей цену. Прости мне, Господи! Я думал, что она холодна, как лед!»

Милó упоминает также об её платье, которое замечательно шло к ней. Оно было всё белое, с клинообразным вырезом на груди, который был бы чересчур глубок, если бы алый жилетик не скрывал этого, спасая от соблазна девушку — да и аббата тоже. В её длинные волосы, разделенные на две косы, были вплетены нитки мелкого жемчуга. Обвивая шею, они соединялись на груди в одну змейку, что ещё больше выделяло её красоту и составляло как бы золотистый ворот платья. Вокруг гладкой шеи лежала маленькая цепочка с каким-то красным драгоценным камнем, а на голове был другой драгоценный камень — карбункул, оправленный в виде цветка; с него падали назад три пера цапли. На Жанне был ещё широкий пояс из золота и сапфиров и туфли из беличьего меха. «О, что за красавица была эта статная девушка! — восклицает в заключение почтенный Милó. — Золотистая, нежная, а глаза с поволокой. Её все знали под именем Жанна Чудный Пояс».

Брат её, Евстахий — так звали его в отличие от старшего брата, Эда[14] — граф Сен-Поль, был живым сколком с сестры, только ещё румянее, с более светлыми волосами и с совсем светлыми глазами. По-видимому, он был сердечный юноша и льнул к великому графу Ричарду, как плющ льнет к дереву. Ричард отвечал на его привязанность полупрезрительным дружелюбием, относясь к нему, как к собачке, которую то угостят пинком, то приласкают, на самом же деле ему просто хотелось поскорей от него отделаться. На путешествие не было сделано никакого намека: тут многое как бы разумелось само собой. Евстахий болтал о своих соколах, Ричард пил и ел, Жанна сидела степенно и молча смотрела в огонь. Милó ел за обе щеки и между глотками наблюдал за Жанной. Как только ужин кончился, Ричард вскочил и хлопнул обеими руками по плечам юношу Евстахия.

— Иди спать, спать, мой сокольничий! Уж поздно! — воскликнул он.

Евстахий отодвинул свой стул, встал, поцеловал графу руку, а сестру — в лоб, поклонился аббату и вышел, напевая какую-то песенку. Милó удалился, слуги тоже откланялись почтительно.

Ричард встал во весь свой молодой исполинский рост и прищурился.

— Гнездись, гнездись, моя пташечка! — тихо вымолвил он.

Жанна раскрыла свои алые губки. Медленно встала она со стула у огня, но всё ускоряла шаги, подходя к Ричарду; наконец, она бросилась к нему в объятия.

Своей правой рукой он обнял милую, а левой приподнял её личико за подбородок и, сколько хотел, мог любоваться ей. Чисто по-женски она упрекнула его за эту ласку, которая, в сущности, была ей очень приятна.

— Мой повелитель, как я подам тебе чашу и поднос, когда ты так крепко меня держишь?

— Ты сама — моя чаша. Ты — мой ужин.

— И порядочно тощий, бедный мой! — возразила она, в душе радуясь его шутке.

Потом, в сердечном разговоре, когда Жанна сидела на коленях у Ричарда, она вряд ли вполне ему принадлежала: её тревожили многие посторонние вопросы. Для него в данную минуту не существовало ни воспоминаний, ни сомнений, и он пробовал нежно успокоить её. Её тревожили огни на северном склоне горизонта, на которые Ричард не обращал внимания.