Ричард Львиное Сердце

Но это не часто случалось. Большей частью герой не спал всю ночь напролет или чуть дремал и не говорил ни с кем: в его уме ворочались великие подвиги, которые предстояло совершить. Днем он был вождем своей флотилии и проявлял все достоинства превосходного морехода, хотя до отплытия не знал толку в мореходном деле и боялся даже сам себе в этом сознаться. Но раз Ричард во главе предприятия, так быть ему вождем! И вот он, с первой же минуты, сам повел свою флотилию и невредимо доставил её к пристани.

Благополучно добрались они до Мессины — белой столицы, замкнутой в стенах. Увенчанная башнями, каланчами и сверкающими куполами, она глубоко вдавалась в лазурное море. Король Филипп должен был сухим путем прибыть в Геную со своими полчищами; ещё не очень скоро ожидалось его прибытие. Не было также ни следа королевы-матери, Беранжеры или наваррского свадебного поезда.

Ранним утром произведена была высадка. Не успели сицилийцы протереть глаза, как войска Ричарда уже стали лагерем, окружив его окопами и воздвигнув перед ним полезнейшие сооружения — виселицы: на одной из них уже болтался какой-то воришка в предупреждение всем его сицилийским собратам. Покуда всё шло складно и ладно. Первым делом Ричарда было отправить посольство к королю Танкреду, повелителю сицилийцев, с требованием немедленно прислать следующие предметы: 1) высокую особу королевы Жанны, сестры Ричарда; 2) её приданое; 3) золотой стол в двенадцать локтей длины; 4) шелковый шатер; 5) сотню галер, оснащенных на два года. Отправив посольство, Ричард принялся забавляться соколиной и псовой охотой да краткими прогулками в Калабрию. В одну из них он отправился навестить аббата, блаженного Иоакима [112], который слыл одновременно пророком, философом и человеком холодного рассудка; в другую — травил вепрей. Вернувшись в октябре из второй отлучки, он нашел, что дела его идут довольно плохо.

Король Танкред избегал свидания с ним и не присылал ему ничего — ни столов, ни галер, ни приданого. Королеву Жанну он вернул её брату, а кстати, и её ложе; сверх того, так как она была всё-таки королевой Сицилии, прислал мешок золотых на её содержание; но очевидно дальше этого он не предполагал идти. Видя, какой оборот, по-видимому, принимают его планы, Ричард ещё раз переплыл в Калабрию, произвел нападение на укрепленный город, заселенный сицилийцами, прогнал обитателей и водворил там на житье свою сестру и свою Жанну со всем грузом их женщин и с сильным гарнизоном. Затем он вернулся в Мессину.

Понятно, он тотчас же увидел, что его лагерю недолго продержаться тут. Грифоны [113]— так назывались жители Мессины, — как рой ос, окружали его: не проходило дня, чтоб не был убит хоть один из его людей, или чтоб не было искусной засады, которая стоила ему доброй дюжины. Воровство считалось у грифона, по-видимому, любезностью, а душегубство чуть не одолжением. Но Ричард всё ещё надеялся на приданое и на мирное расставанье с королем Сицилийским, а потому строго приказал своим не делать никакого вреда никому из грифонов, разве уж попадется какой с окровавленными руками.

«Все это хорошо и прекрасно, — пишет аббат Мил'o, — но это ведь означало, что ни один из них не мог и почесаться, опасаясь умертвить вошь». Самая природа вещей не могла долго выносить такое положение дел, И вот Ричард, у которого терпение было не из долгих, дал себе волю. Он напал на шайку этих разбойников, половину их изрубил мечом, а другую повесил рядком перед наружными воротами Мессины. На это вы возразите, что такие меры вряд ли подвигали вперед его переговоры с королем Танкредом; однако, в некотором смысле, это помогло. Когда, видите ли, мессинцы вышли из своих ворот, чтобы напасть на него в открытом поле, выяснилось из слов Гастона Беарнца, прогнавшего их с великой потерей, что Гильом де Бар и граф Сен-Поль были с ними, каждый во главе отряда рыцарей. Ричард пришел в ярость — в королевскую анжуйскую ярость: он поклялся Телом Господним, что сравняет стены города с землей. Так и вышло.

— Это всё наделал тот бедный чертёнок французик! — вскричал он. — Премилое начало, нечего сказать, клянусь моей душой! Дай-ка посмотрю теперь, нельзя ли образумить обоих королей зараз?

И взялся он вразумлять их, пустив в ход свои длинные руки. Он свез на берег свои осадные машины и принялся до того громить стены Мессины, что в двух или трех местах мог перейти через них босиком. Тогда король Танкред явился самолично с переговорами о мире, но Ричард требовал на этот раз большего, чем одно приданое сестры.

— Будет вам и мир, — ответил он. — И мир Божий, превосходящий разумение смертных, — мир, к которому, полагаю, всё ещё не совсем готовы, если только не удастся вам привлечь сюда же Филиппа французского.

Этого-то и не мог сделать злополучный король Сицилийский. Но он хоть привел представителей Филиппа: явились Сен-Поль, де Бар и епископ из Бовэ со своим красным солдатским лицом. Король Ричард сидел и молча рассматривал этих достойных мужей.