Ричардсон

Одним из немногих современников, оценивших по достоинству именно эту сторону творчества Ричардсона, был Дидро. Автор "Племянника Рамо" – первого и единственного произведения просветительской литературы XVIII века, где с неумолимой пророческой силой была показана хищническо-эгоистическая подкладка "естественного" и "общечеловеческогс" буржуазного интереса – особенно восхищается уменьем Ричардсона "различать тонкие бесчестные мотивы, прячущиеся и скрывающиеся за другими, честными мотивами, которые спешат первыми показаться наружу" ("Похвала Ричардсону").

Дидро первый обратил также внимание на редкую в просветительской литературе XVIII века сложность характеров, изображаемых Ричардсоном. Он восхищается "гениальностью", с какой Ричардсон сумел сочетать в Ловласе "редчайшие достоинства с отвратительнейшими пороками низость – с великодушием, глубину – с легкомыслием, порывистось – с хладнокровием, здравый смысл – с безумством; гениальностью, с какой он сделал из него негодяя, которого любишь, которым восхищаешься, которого презираешь, который удивляет вас, в каком бы виде он ни появился, и который ни на мгновение не сохраняет одного и того же вида".

Эта сложность характеров достигалась не простым механическим сочетанием разнообразных и противоречивых свойств. В образе Ловласа, в образе Клариссы Ричардсон сумел показать, как тесно связаны между собой пороки и добродетели, оказывающиеся иной раз проявлением одной и той же черты человеческого характера.

"Великодушие" Ловласа, о котором говорит Дидро, нигде, пожалуй, не проявляется в романе так живо, как в известном эпизоде с "Розочкой" (Rosebud), молоденькой деревенской девушкой, у отца которой, по соседству с именьем Гарлоу, живет инкогнито Ловлас. Поведение Ловласа по отношению к "Розочке" кажется прямой противоположностью его поведению по отношению к Клариссе. Он уже готов сделать хорошенькую простушку своей очередной жертвой; но достаточно бабушке "Розочки" попросить Ловласа пощадить ее внучку, чтобы он – хотя и скрепя сердце – отказался от своего развратного замысла. Как согласовать это с безжалостным преследованием Клариссы? А между тем для самого Ричардсона поведение его героя в обоих случаях обусловлено одним и тем же преобладающим мотивом – всепоглощающим самолюбием Ловласа. "Розочка" и ее родные дают ему понять, что считают ее счастье всецело зависящим от его власти,- и этого достаточно, чтобы заставить его отказаться от дальнейшей победы; Кларисса осмеливается противиться его обаянию, она отваживается противопоставлять его воле – свою, и стремление к обладанию ею превращается у Ловласа в дело принципа, где самолюбие решает все.

В свою очередь, и сияющая добродетель Клариссы несет в себе черты фамильного порока семейства Гарлоу. Разве гордость, стоящая на страже черство-эгоистических интересов ее родных, не вдохновляет ее в борьбе за свою чистоту и духовную свободу? "Она – тоже одна из Гарлоу", – эти слова недаром так часто повторяются в романе Ричардсона.

Эпистолярная форма давала Ричардсону возможность проследить неуловимые взаимопереходы добра и зла в тончайших движениях мысли и чувств его героев. Немногие романисты его времени – разве только Прево и Мариво – могут сравниться с ним, как с мастером психологического анализа. Психологический анализ Ричардсона – это прежде всего анализ деталей, микроскопически тщательный и кропотливый.

Романы Ричардсона нельзя перелистывать. Чтобы оценить их достоинства, надо, терпеливо преодолевая повторения и длинноты, не боясь монотонных дидактических рассуждений, внимательно вчитываться в каждую страницу, в каждую строчку этих массивных томов.

"Чувствительность" Ричардсона и его поклонников давно стала предметом анекдотов. Но то, что Ричардсон заставил своих читателей плакать над связкой ключей, которую в знак вящщей немилости отнимает у Клариссы ее жестокая родня, над жилетом, который вышивает Памела для сквайра Б., над оловянной посудой, которую она украдкой пробует чистить на кухне, чтобы испытать, удастся ли ей справиться с новыми обязанностями, ожидающими ее в бедном родительском доме, – это было необычайно ново для того времени.