Риф

Брат никогда не мучился над домашними заданиями. Может быть он вообще их никогда не делал, даже в начальных классах, хотя, конечно, это я мог только вообразить. Мне же, чтобы освоить школьную программу, требовалось огромное усилие ума и физических сил. Я помню, как учился Вадим в последних классах: легко, весело и лишь иногда нервно и зло. До шестого класса он был круглым отличником, затем стал получать тройки и его чуть не исключили из школы за драку. Но он вдруг проявил интерес к точным наукам, с утра до вечера читал книги по математике и особенно увлекся физикой. Снова он получал одни пятерки, учителя прочили ему золотую медаль, в девятом классе он стал победителем городской и областной олимпиад юных физиков. А на выпускном экзамене по математике брат едва не получил двойку, зачем-то разыграв комедию полного незнания предмета. Меня поражала реакция родителей, они просто журили его, ругали лениво и так, словно он был обычный подросток, школьник – как все.

Я скрывал свое сочинение, давно уже беспомощно зная, что рано или поздно брат узнает о нем. В моем выдуманном мире шли непрерывные войны, я сладострастно, заменяя может быть зачатки будущей чувственности, убивал и вновь рождал своих героев, меняя только имена. Я выдумал новый язык, на котором говорили урии и гипы, названия городов, вооружений. Гипы постоянно сражались с уриями, наступали, захватывали города и территории, но в конце всегда оказывались ни с чем. Я намеренно заставлял своих героев всегда возвращаться к самому началу попыток. Мне это нравилось, я острее чувствовал беспрерывность, которая необычайно расширила мой горизонт видения мира. Но час откровения приближался – я прозревал, что нуждаюсь в кормчем более, чем в самом себе. Меня нес какой-то поток; некоторое время, пытаясь преодолеть тяжелый, настойчивый зуд желания, я упорствовал, а потом вдруг очутился у комнаты брата – и переступил, наконец, границу, чтобы, затаив дыхание, собраться с духом и сказать. И я сказал – быстро и радостно – и постепенно мой тон выравнивался, рассказ становился более существенным. В левой руке я сжимал наполовину исписанную тетрадь, правой я жестикулировал, а брат – он смотрел на меня взглядом усталой змеи, и вся его поза – на диване, ноги врозь и руки над головой – была позой падишаха, которому приговоренный принес раньше времени свою неотрубленную еще голову.

Позже, через много лет, я сравнил это ощущение с другим. Служа в армии, я был в увольнении и увидел комендантский патруль – до него было метров сто. Я мог бы пройти мимо, но неведомая, тяжелая как ртуть, сила понесла меня прямо на майора, у которого было тоже усталое и немного циничное лицо. Остановившись перед ним и отдавая честь, я отрапортовал: «Рядовой Ромеев, нахожусь в увольнении, воинская часть такая-то…», а майор, безжизненно улыбнувшись, спросил: «А что, рядовой Ромеев, я разве подзывал вас?» Вадим не перебивая выслушал меня и не вздохнув – он никогда не вздыхал – протянул руку и сказал: «Дай-ка почитаю…» Мое сочинение всерьез заинтересовало его.

Много позже, перед тем как уехать, брат задумчиво признался мне: «Твой «Материк», Влерик, напомнил мне, как ни странно, «Илиаду»… ты еще не читал?» Я сказал, что нет. «Ну так вот, – продолжал Вадим, – «Илиада» очень темная книга, она затемнена временем и там все обаяние в сражениях, люди воюют друг с другом – вот и все. Но если представить, что это детство человечества, как твое, то выходит и не могло быть иначе. Чем больше взрослеешь, тем больше чувств. Отправь твой «Материк» в то время – и может быть был бы готов второй Гомер».

Я пережил немало стыдливых минут, когда брат вслух перечитывал отдельные фрагменты моего сочинения, насмехаясь над комичностью стиля и орфографическими ошибками. Он сразу принял игру – ведь он всегда скучал, несмотря на обилие школьных друзей, из которых я сейчас не помню ни одного лица, вероятно брат их не любил, а просто принимал. Он скучал часто, брезгливо, зло – а сейчас я преподнес ему целый мир, которым он, не напрягаясь, мог занять себя в свободное время. Вадим принял деятельное участие во всех придуманных сражениях, заняв позицию уриев, которых беспрерывно атаковали гипы, терпя поражения. Его подвижный чуткий ум занимал сразу обе стороны, он придумывал имена моим солдатам, разрабатывал тактику их действий. Мгновение – и начал существовать параллельный мир, не отмеченный ни на одной карте: с городами, войнами, восстаниями и перемириями, и это волновало только двоих людей на земле

– братьев, один из которых был старше другого на шесть лет. Может быть, он интересовался «Материком» как взрослый «Илиадой»?