Рифтеры (Сборник)

«Овод» наклонился носом вниз, пока буквально не уткнулся в щеку Сойера. Мягко боднул ее, словно кот, просящий еду у хозяина. Лежащая на подушке голова Сойера повернулась, и он уставился на детскую кроватку, стоявшую у стены и едва различимую в полутьме.

«О, господи, что...»

Невозможно. Ахилл Дежарден – правонарушитель, а правонарушители... они попросту ничего такого не де­лали. Не могли. Никто, конечно, официально не призна­вал этого, но Сойер многое знал и был в курсе. Суще­ствовали... ограничения на биохимическом уровне, чтобы правонарушители не злоупотребляли своей властью, не совершали того, что сейчас...

Робот перелетел через спальню. Замер примерно в метре над кроваткой. Тонкий полумесяц вращающейся линзы блеснул на его брюхе, фокусируясь.

– Кайла, верно? – прошептал робот. – Семь меся­цев, три дня, четырнадцать часов. Доктор Сойер, у вас, наверное, очень особенные гены, если вы решили родить ребенка в таком ужасном мире. Бьюсь об заклад, это до крайности разозлило соседей. Как вы смогли обойти контроль над численностью населения?

«Пожалуйста, – подумал Сойер. – Не трогайте ее. Мне жаль. Я...»

– Держу пари, вы их обманули, – задумчиво продол­жила машина. – Держу пари, эта жалкая личинка вообще не должна была появиться на свет. Но ладно. Как я уже сказал, вы были правы. Когда говорили о людях. Они действительно постоянно умирают.

«Пожалуйста. Господи, дай мне сил, верни мне спо­собность двигаться, дай мне сил, чтобы хоть умолять...»

Яркий, как солнце, горящий хоботок лизнул темноту и поджег Кайлу.

«Овод» повернулся и посмотрел на Тревора Сойера черным циклопическим глазом, пока ребенок доктора кричал, обугливаясь.

– Ну вот, один помер прямо сейчас, – заметил робот.

– За Мандельброт, – прошептал Дежарден. – Веч­ная ей память.

Он освободил «овода», тот вновь принялся наматы­вать предписанные круги. Бот не сможет ответить ни на один из вопросов, которые неизбежно возникнут после сегодняшней ночи, даже если кто‑то сумеет отследить его присутствие в жилой ячейке 1423 по адресу Кушинг‑Скайуок, 150. Даже сейчас он помнил только обычное патрули­рование на выделенном ему участке; ничего другого дрон и не вспомнит, а скоро из‑за сбоя в навигации уйдет в самоубийственный штопор прямо в запретную зону во­круг генератора статического поля Садбери. От него не останется даже камер, не говоря уж о журнале событий.

Что касается самих тел, то даже самое поверхност­ное расследование вскоре откроет недовольство Тревора Сойера насильственным переводом в Корпус здравоохра­нения, а также прежде неизвестные семейные связи с режимом Мадонны, неожиданно пришедшем к власти в Гане. После такого никто не станет задавать никаких вопросов; люди, связанные с Новым порядком Мадон­ны, всегда пытались свалить старый. Сойер имел доступ в больницу, медицинский опыт и мог нанести неверо­ятный ущерб законопослушным членам общества. Без него в Садбери стало лучше, и неважно, погиб он по собственной неосторожности или от руки бдительного правонарушителя, который выследил доктора в его соб­ственном логове и с чрезмерным пристрастием положил конец террористической деятельности предателя.

В конце концов, такие хирургические операции слу­чались время от времени. А если за ними стоял правона­рушитель, то – по определению – это было для общего блага.

Можно вычеркнуть еще один пункт из списка неот­ложных дел. Дежарден завернул Мандельброт в футболку и направился на улицу, прижимая окровавленный сверток к обнаженной груди. Он тонул в водовороте эмоций, но внутри у него царила пустота. Ахилл пытался разрешить этот парадокс, поднимаясь на первый этаж.

Конечно, он испытывал горе от потери друга, с ко­торым был неразлучен почти десять лет. Удовлетворение от мести. И все же – он надеялся на нечто большее, а не только на мрачное чувство уплаченного долга. На что‑то более глубокое. Ахилл не испытал радости, когда Тревор Сойер смотрел на собственную жену и ребенка, горящих заживо. Ничего не почувствовал, когда сжег са­мого доктора – когда плоть с хрустом стала отделяться от костей; когда глазные яблоки, как большие желатиновые личинки, сварились в глазницах – хотя знал, что уже при смерти, все ощущая, Сойер так и не нашел в себе сил даже захныкать.

Радость ускользала от Дежардена. Конечно, он никогда не чувствовал ее раньше, когда выплачивал по счетам, но сейчас надеялся на большее. Разумеется, причина всего этого запала ему в душу гораздо глубже. И все‑таки: толь­ко печаль, удовлетворение и... что‑то еще. Ахилл даже не мог сказать, что именно...

Он вышел на улицу. Бледный утренний свет заливал все вокруг. Мандельброт остывала, и ее тельце уже оде­ревенело.

Сделав несколько шагов, он обернулся посмотреть на свой замок. На фоне яркого неба он казался огромным, черным и зловещим. До Рио здесь работало столько по­тенциальных спасателей, что они могли бы заселить не­большой город. А теперь все здание принадлежало только Дежардену.