Рихард Зорге - Подвиг и трагедия разведчика

— Не знаю, как господин Лаптев, а я предпочитаю что-нибудь покрепче, сказал Мацукава.

Рихард откупорил бутылку джина. Внимательно оглядел спутника японца. Все молча выпили. Лаптев, казалось, был чем-то подавлен и до сих пор не проронил ни слова. Зато Мацукава болтал без умолку, рассказывая о том, что Лаптев недавно приехал из Маньчжурии, прежде работал в Харбине, бывал в Шанхае, а сейчас хотел бы устроиться в Токио.

"Не встречался ли я с ним в Китае? — насторожился Рихард. — Что означает этот нежданный визит?"

Мацукава с интересом оглядел номер, подошел к громоздившейся на столе стопке книг, которые Рихард накупил в токийском "Латинском квартале". Начал листать манускрипт по истории Японии.

Зорге и Лаптев остались за чайным столиком. Русский сам налил себе рюмку, залпом осушил ее и, бросив быстрый взгляд в сторону Мацукавы, неожиданно заговорил по-русски:

— Ах, господин Зорге, если бы вы только знали, как тяжело одинокому, бездомному человеку в этой проклятой стране! Пятнадцать лет назад я бросил свой дом в Омске и бежал в Маньчжурию подальше от всяких перемен, от революции. В Харбине женился, работал на железной дороге, все шло хорошо, пока не пришли японцы… Конечно, можно было бы вступить в какой-нибудь белогвардейский легион. Но я не хочу делать ничего плохого для своей родины, я не предатель, я хочу вернуться в Россию честным человеком. Помогите мне! — На глазах Лаптева навернулись слезы.

Рихард недоуменно-вопросительно посмотрел на Аритоми:

— Переведите-ка мне, что говорит этот господин.

Мацукава не откликнулся и продолжал сосредоточенно листать книгу.

Зорге подошел к нему. Повторил вопрос.

— Не надо, — остановил его Лаптев, говоря уже по-английски. — Мацукава вам не поможет.

— Что вы просили перевести? — повернулся к ним Аритоми.

— Ничего, кажется, мы засиделись и мешаем господину Зорге работать.

Они выпили еще по рюмке и распрощались. Запирая дверь, Рихард подумал: в чем, однако цель этого визита? Еще одна проверка?

Но он прекрасно понимал, что и эти наивные шпики на улицах, и грубоватая "работа" Мацукавы — лишь часть общей слежки, которая организована за каждым иностранцем. Достаточно неосторожного слова, шага, одной расшифрованной радиограммы или перехваченной со связником "оказии" и все рухнет в один миг: кемпэйтай и токко изощренны и хитры. Поэтому под видом непринужденности и беспечности — осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Рассчитывать свои действия на десять ходов вперед, предугадывая каждый очередной ход японской контрразведки.

Настороженность не оставляла его теперь ни на минуту.

"Соловьиный пол"

Когда Рихард в очередной раз наведался в посольство, там в холле его ожидал сюрприз.

— Дорогой друг, рад, что мы опять встретились! — Навстречу ему шел Ойген Отт. На плечах его мундира красовались новенькие погоны полковника.

— О, с повышением! — приветствовал его Зорге.

— С двойным: я вернулся сюда в ранге военного атташе посольства, — не скрыл удовольствия Отт и многозначительно добавил: — Наша работа произвела наверху впечатление.

— Буду рад помогать вам и впредь, — сказал Зорге.

Для себя же он с удовлетворением отметил: расчет на "серую лошадку" оказался правильным. Впрочем, он предвидел такой ход событий: при Гитлере кадровые военные будут приобретать в дипломатическом аппарате все больший вес. Правда, Берлин мог направить Отта в другую страну. Что ж, надо и в дальнейшем помогать ему в его продвижении по служебной лестнице.

Расположение и доверие полковника к корреспонденту "Франкфуртер цайтунг" неуклонно росли. Через некоторое время Зорге уже передавал в Центр:

"Когда Отт получает интересный материал или сам собирается что-нибудь написать, он приглашает меня, знакомит с материалами. Менее важные материалы он передает мне на дом для ознакомления. Более важные секретные материалы я читаю у него в кабинете".

Став военным атташе и, по-видимому, заручившись чьей-то надежной поддержкой в Берлине, полковник держался уже не так тихо и скромно, как раньше. Наоборот, он ступал по коридорам посольства громко, словно на плацу, фигура и выражение его лица приобрели резкость, губы то и дело кривила высокомерная усмешка.

Раньше он всячески избегал высказывать свои взгляды. Теперь, оставаясь наедине с Зорге, безапелляционно разглагольствовал:

— Мы, немцы, самая воинственная на земле нация, и самые славные страницы нашей истории — это страницы войны. А в Германии мы, военные, самые достойные люди. Бог вложил в наши руки меч для спасения цивилизации, и мы должны исправить историческую несправедливость — добыть для Германии жизненное пространство. "Огнем и мечом" — я признаю и принимаю этот девиз средневековых рыцарей.

Зорге понимал, что все эти афоризмы из речей Гитлера и Геббельса выражали, однако и его нравственную суть.

Полковник с удовольствием, растроганно говорил о том, что в Германии создаются отряды "гитлерюгенда":

— Да, воспитание в рыцарском духе должно начинаться для каждого немца с колыбели. Всем членам "гитлерюгенда" вручают кинжалы, на которых выгравировано: "Кровь и честь".