Рилла из Инглсайда

Я только посмотрела пристально на это самонадеянное существо и сказала: «Я не вышла бы за вас, Джосая Прайор, даже если бы, кроме вас, ни одного другого мужчины на свете не было бы. Вот вам мой ответ, и вы можете с ним незамедлительно удалиться». Вам, миссис докторша, дорогая, наверняка, никогда не доводилось видеть более ошеломленного человека, чем он в ту минуту. Он был настолько ошарашен, что, не подумав, выложил всю правду: «Ну и ну! Я думал, вы будете страшно рады выйти замуж!» И тут я потеряла голову, миссис докторша, дорогая. Ведь вы согласны, что у меня была вполне уважительная причина, чтобы ее потерять, когда этот гунн и пацифист обратился ко мне с таким оскорбительным замечанием? «Убирайтесь!» — закричала я грозно и схватила этот горшок. Он явно решил, что я вдруг лишилась рассудка, и, вероятно, счел горшок опасным оружием в руках сумасшедшей. Во всяком случае, он удалился, причем не мешкая, как вы сами видели. И я уверена, что он не скоро появится здесь, чтобы снова сделать нам предложение. Нет, я думаю, он усвоил, что есть в Глене св. Марии по меньшей мере одна незамужняя женщина, которая не жаждет стать супругой Луны с Бакенбардами.

Глава 27 Ожидание

«Инглсайд, 1 ноября 1917 г.

Вот и ноябрь… и Глен сделался весь серый, лишь тут и там на фоне мрачного пейзажа горят, как громадные золотистые факелы, ломбардские тополя, хотя со всех других деревьев листва уже облетела. В последнее время нам очень трудно сохранять мужество. Катастрофа под Капоретто — ужасная трагедия, и даже Сюзан не может найти ничего особенно утешительного в нынешнем положении дел. А мы, остальные, даже не ищем. Гертруда продолжает в отчаянии твердить: «Они не должнывзять Венецию… они не должнывзять Венецию», словно, если она будет повторять эти слова достаточно часто, ей удастся предотвратить беду. Но я не вижу никакой силы, которая могла бы помешать немцам взять Венецию. Однако, как не преминула указать Сюзан, и в 1914 году казалось, будто ничто не может помешать им войти в Париж, однако ничего у них не вышло, и она утверждает, что Венецию они тоже не возьмут. О, как я надеюсь и молюсь, чтобы они не взяли Венецию, прекрасную королеву Адриатики! Хотя я никогда не видела ее, она вызывает у меня те же чувства, что вызывала некогда у Байрона… я всегда любила ее… она всегда была для меня «прекрасным городом, что сердцу дорог». Возможно, любовь к ней передалась мне от Уолтера, неизменно говорившего о ней с благоговением. Увидеть Венецию было одним из его заветных желаний. Помню, как мы когда-то строили планы на будущее… это было однажды вечером в Долине Радуг, как раз накануне войны… и мечтали, что когда-нибудь вместе поедем полюбоваться ею и прокатимся в гондоле по ее освещенным луной каналам.

С тех пор как началась война, каждая осень приносит какое-нибудь ужасное несчастье нашим войскам: в 1914-м это был Антверпен, в 1915-м — Сербия, прошлой осенью — Румыния, а теперь вот Италия — самое страшное из всех этих поражений. Думаю, я совершенно отчаялась бы, если бы не то, что написал Уолтер в том своем драгоценном последнем письме: «Сражаются не только живые… мертвыетоже сражаются, и такую армию невозможно победить».

В последние недели мы все активно проводили кампанию в поддержку нового Займа Победы [105]. Мы, молодежный Красный Крест, очень старались: объехали всю округу и даже сумели переубедить нескольких несговорчивых фермеров, которые сначала наотрез отказывались брать облигации. А я даже добилась согласия Луны с Бакенбардами подписаться на заем. Я ожидала неприятного разговора и решительного отказа. Но, к моему огромному удивлению, он вполне охотно согласился и тут же обещал взять тысячедолларовую облигацию. Хоть он и пацифист, но хорошо понимает, какое вложение денег окажется выгодным.