Рилла из Инглсайда

— Рилла, это был хороший сон. Слушай… мне снилось, как и четыре года назад, что я стою на ступенях веранды и смотрю вниз, на Глен. И он все еще покрыт волнами, которые плескались у самых моих ног. Но, пока я смотрела, волны начали отступать… они отступали так же стремительно, как четыре года назад набегали… отступали все дальше и дальше к заливу; и Глен уже лежал передо мной, прекрасный и зеленый, и над Долиной Радуг появилась радуга… радуга, играющая такими великолепными красками, что она ослепила меня… и я проснулась. Рилла… Рилла… это поворотный момент.

— Хотела бы я верить этому, — вздохнула Рилла.

— Я верно предсказал беду,
Верь мне, когда я счастья жду [118],

воскликнула Гертруда, почти весело. — Говорю тебе, у меня нет никаких сомнений.

Однако, несмотря на появившиеся через несколько дней известия о блестящей победе итальянцев на Пьяве, сомнения все же не раз появлялись у Гертруды в последовавший за этим тяжелый месяц; а когда в середине июля немцы снова перешли через Марну, отчаяние нахлынуло на нее с новой силой. Как все они чувствовали, бесполезно было рассчитывать, что чудо Марны повторится.

Но оно повторилось: опять, как в 1914 году, именно на Марне события приняли новый оборот. Французские и американские войска нанесли неожиданный, сокрушительный удар по незащищенным флангам противника и, с почти непостижимой быстротой, как во сне, сам характер войны резко изменился.

— Войска Антанты одержали две громадные победы! — сообщил доктор, вернувшись домой с почты двадцатого июля.

— Это начало конца войны… я чувствую это… чувствую… — сказала миссис Блайт.

— Слава Богу! — воскликнула Сюзан, молитвенно складывая дрожащие руки, но затем добавила чуть слышно: — Но это не вернет нам наших мальчиков.

Тем не менее она вышла во двор и подняла флаг — в первый раз со дня падения Иерусалима. Когда флаг развернулся на ветру и гордо заколыхался над ее головой, Сюзан подняла руку и отсалютовала ему — когда-то она видела, как это делал Ширли.

— Каждый из нас чем-то пожертвовал, чтобы ты продолжал реять над нами, — сказала она. — Четыреста тысяч наших мальчиков ушли на фронт… пятьдесят тысяч из них погибли. Но… ты стоишь этого!

Ветер трепал ее седые волосы, закидывая их ей на лицо, а клетчатый полотняный передник, прикрывавший всю ее костлявую фигуру, был выкроен с мыслью не о красоте, но об экономии; однако почему-то именно в эту минуту Сюзан выглядела внушительно. Она была одной из тех женщин — смелых, несгибаемых, терпеливых, мужественных, — которые сделали победу возможной. В ее лице все они салютовали символу, за который сражались на фронте самые близкие и дорогие им люди. Об этом думал доктор, когда смотрел на нее с порога открытой двери.

— Сюзан, — сказал он, когда она обернулась, чтобы снова войти в дом, — с самого начала до самого конца этой истории вы были молодчиной!

Глава 31 Миссис Матильда Питман

Когда поезд остановился на маленьком полустанке Миллуорд, Рилла и Джимс стояли на задней площадке своего вагона. В этот августовский вечер, жаркий и душный, в переполненном пассажирами поезде было нечем дышать. Никто никогда не понимал, зачем вообще поезда останавливаются на этом полустанке. Никто никогда не видел, чтобы кто-нибудь выходил там или садился в поезд. Лишь один дом находился на расстоянии меньше четырех миль от этой крошечной платформы, вокруг которой тянулись пустоши, где росли лишь черника да маленькие елочки.

Рилла ехала в Шарлоттаун, где собиралась провести ночь у подруги, чтобы на следующий день сделать покупки по поручению Красного Креста. Джимса она взяла с собой отчасти потому, что не хотела обременять Сюзан или маму заботами о нем, а отчасти из-за жадного желания проводить с ним как можно больше времени, прежде чем им придется расстаться навсегда. Незадолго до этого она получила письмо от Джеймса Андерсона: он был ранен и лежал в госпитале. В письме говорилось, что вернуться на фронт он уже не сможет и, как только выйдет из госпиталя, сразу вернется домой, чтобы забрать Джимса.