Рилла из Инглсайда

В этот вечер Рилла чувствовала себя усталой и замерзшей, так что она с радостью юркнула в свою теплую постель и уютно устроилась под одеялами, хотя, как обычно, с грустью задумалась, каково приходится сейчас Джему и Джерри. Она как раз начала согреваться и засыпать, когда Джимс неожиданно заплакал… и продолжал плакать… Рилла свернулась в постели клубочком, твердо решив, что даст ему пореветь. В свое оправдание она могла сослаться на Моргана. Джимсу было тепло, удобно… плакал он не от боли… и его животик был настолько полон, насколько это было полезно для его здоровья. В таких обстоятельствах суетиться вокруг него было бы простым потаканием его капризам, а потакать им она не собиралась. Он может плакать, пока не устанет и не заснет снова.

Но затем воображение начало тревожить Риллу. Предположим, думала она, я крошечное беспомощное существо, всего лишь пяти месяцев отроду, и мой отец воюет во Франции, а моя бедная мать, так тревожившаяся обо мне, уже в могиле. Предположим, я лежу в корзинке в большой темной комнате, и на целые мили вокруг — насколько мне видно или известно — ни одного пятнышка света, ни одной живой души. Предположим, нигде нет ни единого человеческого существа, которое любило бы меня… так как отец, никогда меня не видевший, не может так уж любить меня, особенно учитывая то, что он даже ни разу не написал и не спросил обо мне. Разве бы я не заплакала? Разве не почувствовала бы я себя такой одинокой, заброшенной, испуганной, что просто не могла бы не заплакать?

Рилла вскочила. Она вынула Джимса из его корзинки и взяла в свою постель. Ручки у него были холодные — бедный малыш! Но плакать он тут же перестал. А затем, когда она привлекла его к себе в темноте, он вдруг засмеялся… это был настоящий, журчащий, довольный, восхищенный и восхитительный смех.

— Ах, дорогой мой крошка! — воскликнула Рилла. — Тебе так приятно, что ты не одинок в этой громадной темной комнате? — Она почувствовала, что хочет расцеловать его, и расцеловала.

Она поцеловала его шелковистую, приятно пахнущую головку, его пухлую щечку, его маленькие холодные ручки. Ей захотелось крепко обнять его… прижать к себе, как она прежде обнимала и прижимала к себе котят. Какое-то восхитительное чувство нежной заботливости овладело ею. Она никогда не испытывала ничего подобного прежде.

Через несколько минут Джимс крепко спал, и Рилла, прислушиваясь к его легкому, равномерному дыханию и ощущая рядом с собой его теплое маленькое тело, осознала, что… наконец… полюбила этого младенца.

— Он стал… таким… очаровательным, — подумала она сквозь дрему, сама уплывая в страну сновидений. В феврале Джем, Джерри и Роберт Грант уже были в окопах; известие об этом внесло в инглсайдскую жизнь еще больше напряженности и страха. А в марте появившееся в газетах слово Ипр — «Ипрез», как произносила его Сюзан, — приобрело для всех пугающее значение [54]. В газетах начали ежедневно печатать списки убитых и раненых, и никто в Инглсайде не мог, отвечая на телефонный звонок, не чувствовать, как ужасный холод сжимает сердце, — ведь это мог быть начальник станции с сообщением, что пришла телеграмма из Европы. И никто не мог проснуться утром, не испытав при этом внезапного мучительного страха перед тем, что может принести новый день.

«А раньше я так радостно приветствовала каждое утро», — думала Рилла.

Однако повседневная жизнь с ее привычными обязанностями шла, как всегда, очень размеренно, и почти каждую неделю один из гленских юношей, который еще вчера был озорным школьником, надевал военную форму.

— Вечер сегодня студеный, миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан, входя в дом и оставляя позади бодрящий холод безоблачных и звездных зимних канадских сумерек. — Я все думаю, тепло ли нашим мальчикам в окопах.

— Как всевозвращает наши мысли к этой войне, — воскликнула Гертруда Оливер. — Мы не можем убежать от нее… даже когда говорим о погоде. Я сама, выходя из дома в эти темные холодные вечера, не могу не думать о солдатах в окопах… не только о нашихблизких, но о близких всехдругих людей. У меня было бы то же самое чувство, если бы даже никого из моих знакомых не было на фронте. Когда я уютно устраиваюсь в моей теплой постели, меня мучают угрызения совести оттого, что мне удобно. Кажется, что безнравственно с моей стороны жить в тепле и уюте, когда столь многие их лишены.