Рим 2. Легионы просят огня

В первый момент я хотел рассмеяться, потому что рассуждения ее совершенно детские… или — как это? — варварские, но потом… При всей внешней странности слов Туснельды, звучит это вполне убедительно. Что ж… попробуем отнестись к этому, как к логической задаче. Упражнение в рассуждении о некоей ситуации, которой никогда не было. Мои греческие учителя любили такие игры ума.

Или декламаторы, которых обожает Август — вроде того же Апулея или Квизона. Они вечно задаются странными вопросами.

"Например, что было бы, если бы у людей были квадратные головы?"

— Ты знаешь, что Рима нет, так? (город с населением, по последней переписи — постойте… четыре с половиной миллиона жителей) Я же говорю: Рим есть. Я знаю, что он существует, потому что я его видел. Ходил по его улицам. Дышал его воздухом. Ты опираешься в своих рассуждениях на авторитетные источники?

— Что?

— Ээ… кто тебе это сказал?

— Наш жрец.

Мне удается не поперхнуться.

— Хмм. Очень авторитетные источники (ну, если не принять тезис, что жрец — полный идиот). Я же говорю: Рим есть — по праву очевидца. Что возникает из этого столкновения?

Она вдруг улыбается — озорно:

— Что тебя тоже нет, римлянин Гай.

* * *

…От запаха умирающих цветов мне хочется чихнуть. Внутренний сад дома Вара засыпан желтыми и красными листьями. Осень — убивает.

— Пятнадцать лет. Слишком рано, — говорит Туснельда. — Да? — потом замечает: — Ты меня не слушаешь.

— Что? — я понимаю, что потерял нить разговора. Тру пальцами над бровью. Что я пропустил?

— Девушке выходить замуж. Рано?

Ах, вот она о чем! Женщины.

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Римлянки выходят замуж гораздо раньше. У нас одиннадцать лет считается подходящим возрастом для брака. Иногда девочку выдают замуж с семи лет. Правда, это скорее долгая помолвка. В этом случае девочка живет в семье будущего мужа, воспитывается, как остальные дети — до возраста, подходящего для рождения детей.

Угу, растет. И каждый мужчина может сам воспитать себе жену — по вкусу.

— Какой странный обычай, — говорит Туснельда.

Я не знаю, что ответить, поэтому говорю:

— Очень старый обычай.

Туснельда качает головой, фыркает.

— Глупости! У нас все не так, римлянин. У нас можно выходить замуж с пятнадцати лет, но обычно позже. Хотя родители между собой сговариваются гораздо раньше. Так заведено. А молодой воин, познавший женщину до двадцати лет, считается опозорившимся, утратившим чистоту. За таких неохотно выдают замуж.

Германцы, варвары — племя целомудренных людей?! Смешно.

— Старые женщины… те, что живут в священных рощах и смотрят за миром… Они установили такие обычаи. Они следить… следят? — волнуясь, она снова начинает путать латинские окончания.

Внезапно словно туча набегает на небо, закрывает и луну, и звезды. Лицо Туснельды застывает:

— Они не дать мне выйти замуж.

Темнота.

Не дать выйти замуж… За кого? За Луция?!

* * *

— Замуж? — повторяю я. У меня почему-то сухие глаза. Они болят, когда я смотрю на нее. Такую юную и естественную. Такую красивую. Это мучительно.

Неужели я такой замороженный истукан, что меня нужно бить по голове, чтобы я хоть что-нибудь понял?!

Коса, светлая и толстая, лежит на ее плече. Туснельда перебирает кончик косы тонкими пальцами.

— Да, замуж, — говорит она беззаботно. Затем поднимает голову…

Я вздрагиваю.

Потому что это всепроникающий, безжалостный взгляд взрослой женщины. Она все понимает. Никаких шуток.

Ее серые глаза сейчас темные и глубокие. Как Бездна.

— А ты возьмешь меня в жены? — говорит она.

Отличный вопрос для такого вечера.

Завтра легионы отправляются в поход. Сегодня — последний мирный день…

Прежде чем я успеваю ответить, она словно забывает о своем вопросе.

— К нам приходят учителя, — говорит Туснельда. Акцент ее становится совсем легким, почти незаметным.

Я смотрю на ее губы. Как они двигаются.

И мне нравятся ее руки. Прекрасный изгиб ее запястья. Пальцы — тонкие, нежные.

— Ты слушать, римлянин Гай?

— Я слушать.

К германским заложницам приходят учителя, я понял. Pax Romana — римский мир. Это обычное дело, обычная практика. Мы всегда так делаем. Варвары, воспитанные римской культурой, тянутся к ней, а не к своим, покрытым шкурами, соплеменникам…

Мне нравится ее акцент.

— К вам приходят учителя и?..

— И ничего. Так ты возьмешь меня в жены? — спрашивает она.

— Нет.

* * *

Трудно говорить "мы", когда речь идет о Риме. Рим — это мы. Но Рим — это еще и тот Рим, в который мы можем включить себя, как частицу целого.

Как там, в логике Аристотеля?

Рим включает в себя нас, патрициев, плебеев, легионеров и прочих — без остатка. Но мы — не весь Рим. Понятие "Рим" включает в себя еще многое другое.

Раньше говорили: Республика.