Рим. Прогулки по Вечному городу

Горшечная гора, как и катакомбы, — единственные напоминания о повседневной жизни людей. В изумлении смотришь на эту огромную гору битых горшков, рисуя в своем воображении прекрасные корабли, идущие через Средиземное море с грузом зерна и меда. Высота Горшечной горы говорит о том, какими обширными были склады зерна и рынки. Представляешь себе рабов, идущих за покупками, хозяек с корзинами. Возможно, где-нибудь в глубине есть горшок, чье содержимое потом попало на стол Лукуллу; возможно, где-нибудь есть осколок горшка с испанскими оливками, которые съел Август или попробовал Гораций.

У подножия холма примостились разнообразные винные лавки и погребки. Некоторые из них вдаются довольно глубоко в холм, и особые изоляционные свойства керамики помогают сохранять вино прохладным весь год.

9

Выдался прекрасный день для посещения садов виллы д'Эсте в Тиволи, которые мне никогда не приходилось видеть. Рим изнемогал от духоты и зноя, и я подумал, что настал идеальный момент для того, что римляне называют scampagnata. [91]

Поезд спешил через Кампанью к Сабинским горам, это приблизительно миль тридцать, и моими попутчиками в купе оказались молодой бородатый художник-француз и его жена. Они путешествовали по Италии на велосипедах, останавливаясь на день-другой, когда им хотелось порисовать, и снова отправляясь в путь. Их способ состоял в том, чтобы пересаживаться из поезда в поезд, а каждый новый город для них был центром, из которого они совершали велосипедные прогулки по окрестностям. Молодой человек показался мне заносчивым, он довольно грубо обращался со своей хорошенькой женой, которая, похоже, не возражала. Ясно было, что она полностью подпала под его влияние и смотрит на него как на гения, как на истинного художника. Он выглядел этаким лохматым обитателем Латинского квартала XIX века, а она, со своей челкой и миндалевидными глазами, могла бы пить перно в обществе Мане. Я недостаточно разбираюсь в современном искусстве, чтобы сказать, хороши ли были наброски, которые он доставал из своей разбухшей папки, но тем не менее, хоть и с некоторыми трудностями, я узнал Казино Боргезе, Пинчьо, храм Асклепия в садах Боргезе. Может быть, мне выпало счастье видеть работы будущего Ван Гога, но что-то я в этом сомневаюсь.

Им обоим нравились итальянцы, правда, за исключением римлян, которых они считали грубыми и неприветливыми. Юная жена была полностью поглощена своим обидчивым и язвительным мужем и не могла высказать ни одного суждения, не посмотрев сначала на него с надеждой на одобрение. Я подумал, что ей еще многому придется научиться и что в будущем ее ждет немало неприятностей. А пока античный пейзаж с фермами, больше похожими на крепости, оливковыми рощами, домашней скотиной взбирался вверх по склонам холмов. И скоро мы были уже в Тиволи. Мои молодые друзья немедленно навьючили свои пожитки на велосипеды и умчались по дороге вдаль.

Удивительно, как воздух летом меняется, стоит отъехать всего час от Рима, даже если вы на небольшой высоте, на которой находится Тиволи — всего лишь около семисот футов над уровнем моря. Это объясняет страсть античных римлян к загородным виллам, а также постоянные летние переезды Плиния, Горация, Мецената и других наших старых знакомых. Все они от берегов Тибра стремились на холмы. Я прошел маленький городок насквозь и вышел к знаменитым каскадам, где река Анио совершает головокружительный прыжок в долину. Взглянув из долины вверх, я увидел на некотором расстоянии, высоко, на самом краю холма, симпатичный маленький круглый храм Сибиллы, чья низкая крыша выглядела словно шляпа на танагрской статуэтке. Думаю, из всех реликвий античности эта чаще всего воспроизводилась в английской провинции нашими предками. Подобно Колизею, это — нечто, что человек как бы знает с рождения, и все же бывает удивлен, увидев перед собой этот храм, так похожий на старинную акварель.

Виллу д'Эсте я представлял себе совсем иначе — не сырой и полуразрушенной. Но, выйдя на террасу и взглянув вниз, я увидел струи воды, взметнувшиеся над головами высоких темных кипарисов. С террасы я спустился в нечто уже совершенно фантастическое. Это было буйное празднество падающей воды, взметающейся воды, воды, с грохотом и под огромным напором устремляющейся с заснеженных альпийских вершин; воды шепчущей и звенящей, пробиваясь сквозь мох и папоротник; воды, дугой изливающейся из отверстий в урнах, и даже — какой-то фрейдистский момент — из сосков сфинксов.

Я прошелся по темным аллеям, обсаженным огромными кипарисами, веками питавшими свои корни этим вечным потоком. Струи воды били прямо из античной кладки, И; бурля, устремлялись на более низкий уровень, чтобы принять участие в какой-то новой фантазии. Арабская причудливость водяной лестницы, чьи балюстрады стекают вниз ручьями (я вспомнил сады Хенералифе в Гранаде), еще усиливала впечатление, что я сейчас брожу в мечтах какого-нибудь бедуина, в общем, жителя пустынь.