Рим. Прогулки по Вечному городу

Все начиналось со знаменитых семи холмов Рима, но их становилось больше по мере того, как город разрастался: теперь их девять — восточнее Тибра, и два — Ватикан и Яникул — западнее. Но один памятник просто поразил меня. О нем известно довольно мало. Это Римская стена Она почти полностью окаймляет собою город, в ней около пятнадцати ворот, которые до сих пор используются каждый день. Я прошел вдоль всей стены, и не единожды, и в разное время. Самый впечатляющий отрезок — южный, между воротами Порта Сан-Джованни и Порта Сан-Паоло, оттуда виден крепостной вал со всеми укреплениями, с башнями и бастионами. Когда стену возводили, она, возможно, обещала быть самым могучим укреплением в Римской империи, так что у вдумчивого римлянина, наблюдавшего за строительством в 271 году н. э., могло возникнуть то же предчувствие, что и у некоторых лондонцев в конце тридцатых годов XIX столетия при чтении памфлетов насчет Суэцкого канала. Император Аврелиан выстроил стену при первом отдаленном грохоте, при первой опасности нападения варваров, положив, таким образом, начало всем городским стенам. Европе скоро пришлось взять с него пример, парой столетий позже подобной стеной окружил себя и Константинополь. Кое-где залатанная, перестроенная, а местами разрушенная, стена Аврелиана с ее массивными воротами, по-моему, остается одной из драгоценнейших реликвий Рима.

Как я уже говорил, мне нравилось выходить из дома до шести утра, когда воздух свеж, а Рим еще толком не проснулся. Излюбленный мой маршрут — спуститься к Тибру, позавтракать в маленьком кафе с видом на собор Святого Петра. Иногда я шел вниз с холма, оставляя справа парк виллы Медичи, к террасе над Испанской лестницей; бывало, подходил к фонтану «Тритон» ради удовольствия посмотреть еще раз на «Тритона» Бернини, который в это время еще не загораживают такси, — на обнаженного морского бога, изваянного крупнее, чем в человеческий рост; сидящего в огромной раскрытой раковине. Обеими руками он подносит к губам другую раковину, витую, и пьет, запрокинув голову, воду, бьющую прямо в воздух и падающую так, что плечи и торс бога всегда мокры. За три столетия его силуэт несколько сгладился, отполированный водой, но «Тритон» по-прежнему здесь, бессмертный среди смертных.

В этот ранний час солнце стоит низко, касаясь куполов, башен и труб Рима, чуть позже оно обрушится вниз на стены, и тогда половина улицы станет золотой, а половину окутает сумрак. Древние дворцы окажутся наполовину на свету, и длинные тени, отбрасываемые их похожими на тюремные решетками, по мере того как солнце поднимается, укорачиваются. В этот утренний час я, кажется, понял, каким должен был казаться путешественнику Рим, когда он еще не был столицей Италии, пока узкие улочки Рима Возрождения не начали задыхаться от выхлопов транспорта и глохнуть от шума. Дворцы с их забранными решетками окнами нижних этажей; красновато-коричневыми, желтыми, красными стенами; арками, ведущими во дворики, где фонтаны в стенах плачут в покрытые мхом чаши, — хотя и победоносно ренессансные, все же стояли в темных и узких переулках, напоминавших о прежнем, средневековом мире. Это утреннее время тишины и достоинства, так хорошо знакомое нашим предкам, продлится недолго. Скоро на дорогах, пыхтя и рыча, появятся первые автомобили и мотороллеры.

Однажды утром я поднялся до конца по Испанской лестнице и смотрел сверху на Тибр и собор Святого Петра. Это был тот самый знаменитый вид Рима, который я так надеялся увидеть со своего балкона. Когда Гёте стоял здесь в 1787 году, Испанская лестница уже шестьдесят лет как существовала, но обелиск на вершине еще не был воздвигнут, и только готовили площадку для фундамента. Землекопы обнаружили в земле останки садов Лукулла, которые во времена Древнего Рима тянулись до самого холма Пинчьо. Гёте говорил, что однажды утром его цирюльник поднял с земли плоский кусок обожженной глины с нацарапанными на нем цифрами. «Я внимательнейшим образом изучил сокровище, — писал Гёте. — Оно примерно с ладонь длиной и кажется частью большого ключа. Два старика у алтаря — прекрасная работа; я необыкновенно счастлив своей находкой».