Рим. Роман о древнем городе

– Ага, так тебе Тарквиний и склонит покорно голову, чтобы они могли снять с него корону, – хмыкнул Публий. – Что вообще понимает твоя мать? Она женщина! Вот мой прапрадед заявляет нечто совершенно противоположное.

Публий весьма гордился тем, что его прапрадед принадлежал к древней семье Пинариев.

– Он говорит, что Тарквиний ноги вырвет каждому, кто посмеет выступить против него, – даже родичам вроде его племянника Брута. И поэтому нам лучше заранее привыкнуть к мысли о том, что после него царем станет один из его сыновей. «Тарквинии пробудут на троне столько, сколько Пинарии ухаживают за Ара Максима» – вот подлинные слова главы нашей фамилии. А как насчет твоего деда, Тит? Когда ты не наводишь его на сон своей болтовней о строительстве храма, что говорит глава Потициев о нашем любимом царе?

Титу не хотелось признаваться в том, что его дед не склонен прямо говорить с ним о таких серьезных делах. К тому же он, хоть и имел представление о том, как смотрит на это глава фамилии, понимал, что деду не понравилось бы, если бы он стал обсуждать подобные вопросы с болтливым Публием.

– Мой дед, наверное, сказал бы, что мальчикам нашего возраста не следует повторять опасные сплетни и слухи.

– Сплетни и слухи – это пустая болтовня ни в чем не сведущих женщин, вроде мамаши нашего Гнея, – безапелляционно заявил Публий. – Когда же разговаривают осведомленные мужчины, такие как мы, это называется серьезным обсуждением политических вопросов.

Тит рассмеялся и собрался было сказать что-нибудь насмешливое относительно излишнего самомнения Публия, но тут вдруг Гней набросился на Публия.

Публий в любом случае был ему не соперник, а уж захваченный врасплох – тем более. Один миг – и он уже был опрокинут на спину и беспомощно трепыхался, прижатый к земле.

– Извинись за то, что оскорбил мою мать! – потребовал Гней.

Тит попытался его оттащить, но руки у его друга были как стальные клешни.

– Гней, отпусти его! Как он может сказать что-нибудь, пока ты сжимаешь ему горло? Отпусти! Ты задушишь его до смерти!

Тит встревожился не на шутку, но вместе с тем он не мог удержаться от смеха. Лицо Публия сделалось красным, как царская тога, а неразборчивые шумы, которые он издавал, звучали так, будто исходили из другого конца его тела.

Тит смеялся все пуще и пуще, до боли в боках, и это помогло: Гней, хотя и пытался сохранить грозный вид, разжал хватку. Публий вывернулся, освободился и откатился. Сердито глядя на Гнея, задыхаясь и перемежая слова кашлем, он прохрипел:

– Ты сошел с ума, Гней Марций! Ты мог убить меня!

– Мне следовало убить тебя за то, что ты оскорбил мою мать и поставил под сомнение мою честь.

– Твою честь! – Публий покачал головой. – Нужно ввести закон, который бы запрещал плебею вроде тебя даже прикасаться пальцем к такому патрицию, как я.

Гней не стал повторно нападать на него, но застыл совершенно неподвижно. Его лицо стало пунцовым.

– Как смеешь ты говорить мне это?

– Как смею я называть тебя плебеем? Так ты и есть плебей, Гней Марций! «Только глупец не может принять свою судьбу» – так говорит глава нашей фамилии.

Тит покачал головой. И зачем Публий насмехается над Гнеем? Неужели ему охота быть сброшенным с Тарпейской скалы? Тит даже задумался, не пора ли бежать за подмогой, но тут снизу, из города, донесся шум.

– Что это? – удивленно промолвил он.

– Ты о чем? – Публий не спускал опасливого взгляда с Гнея.

– О том звуке, внизу. Ты разве не слышишь? Как сильный стон…

– Или рев. Да, я слышу. Он похож на звук, который слышишь внутри морской раковины…

Странный шум отвлек даже разгневанного Гнея.

– Или рыдания, – сказал он. – Да, такое впечатление, будто разом плачет множество женщин.

– Что-то случилось, – сказал Тит. – Это доносится с Форума.

Они вместе подошли к краю утеса и посмотрели вниз. Рабочие на храме тоже услышали этот шум. Люди взбирались со строительных лесов на крышу храма, чтобы лучше видеть.

На Форуме собралась огромная толпа, и народ продолжал прибывать со всех направлений. Группа сенаторов, облаченных в тоги, стояла на крыльце здания сената. Среди них, даже на таком большом расстоянии, Тит разглядел царского племянника с изможденным лицом. Вместо тоги на Бруте была рваная туника под стать только попрошайке – демонстрация бедности, до которой довел его царь. Он говорил, обращаясь к толпе.

– Слышно, что он говорит? – спросил Тит.

– Он очень далеко, а толпа слишком шумит, – сказал Гней. – И почему бы им не заткнуться?

Впрочем, та часть толпы, которая находилась у подножия лестницы сената, вела себя тихо – все смотрели на крыльцо и слушали Брута. Но в задних рядах люди кричали, плакали, размахивали руками. И вдруг все расступились, давая дорогу кому-то, направлявшемуся сквозь толпу прямо к сенату.

– Что это за человек и что он несет? – пробормотал Тит.

– Кто он, мне не разглядеть, но что он несет, я вижу, – промолвил Гней. – Женщину. У него на руках женщина. Обмякшая, вялая. Люди расступаются, чтобы освободить ему путь. Кажется, на его тунике кровь. Мне кажется, эта женщина…

– Мертва, – закончил за него Тит, ощутивший в желудке холодный, твердый комок.