Рим. Цена величия

Но лицо Юнии вдруг заострилось, облик изменился до неузнаваемости, и она едва слышно прошептала:

– Все только начинается. Она здесь и смотрит на меня.

– Кто? – в ужасе спросил Гай.

– Моя богиня, окруженная туманом Стикса. Геката пришла позвать меня с собой.

– Нет! – крик Калигулы заставил содрогнуться стены. – Я не позволю ей забрать тебя!

– Ты не в силах что-либо изменить, – прошептала она слабеющим голосом. – Это было предсказано заранее. Я знала об этом.

– Мартина? – в ужасе спросил Гай, даже не замечая, как льются слезы из его глаз.

Юния кивнула и откинула прикрывающий ее покров. И он увидел, как течет по ее ногам алая кровь.

– Харикл! – закричал он.

Врач, стоящий рядом, в страхе смотрел.

– Этого не может быть. Не может быть, – повторил Харикл.

– Пусть он уйдет, – шепнула Юния. – Он ничем не сможет помочь, а у меня так мало времени. Уже простерли свои черные крылья боги смерти у изголовья.

Калигула в страхе оглянулся.

– Нет, ты не сможешь их увидеть. А я вижу.

Гай послушно махнул рукой Хариклу. Врач с ребенком на руках поспешно вышел, дрожа от страха. Он тоже почувствовал прикосновение черных крыльев и знал, что теперь и его дни сочтены.

– Ты родила мне дочь, – ласково шепнул Гай, целуя ее бледный лоб.

– Знаю. – Она опять попыталась улыбнуться. – Рыжую, как ты. Мартина предсказала мне и это. Как и то, что она, плод нашей любви, принесет мне гибель. Вот почему я хотела вернуться в Александрию. Но теперь не жалею ни о чем. Ради твоей любви можно и умереть. Я была самой счастливой женщиной в Риме. А боги всегда завидуют счастью смертных, Мартина предупреждала. Я не послушала.

Гай услышал стук капель крови о мраморный пол.

– Скоро, Геката! Дай мне проститься с ним, – вдруг произнесла Юния, вглядываясь во тьму перед собой.

Калигула, покорившись неизбежному, лег рядом и крепко обнял ее. Они лежали посреди увядших бутонов и мерцающих драгоценностей, только сегодня утром пролившихся дождем безумной любви на прекраснейшую женщину.

– Я вечно буду любить тебя. Дождись меня у берегов Леты, не пей воду забвения. Я не задержусь долго, моя звездочка.

– Мне уготовано стать темной богиней, спутницей Гекаты. И я сохраню память, чтобы встретиться с тобой вновь. И тогда нас ничто не разлучит. – Она вдруг умолкла, будто прислушиваясь. – Но ты должен заслужить это право.

– Но как? – срывающимся голосом спросил он.

– Это Ливия, моя новая подруга, нашептывает мне. Она умерла старой и безобразной. Но видел бы ты, как прекрасна она сейчас в облике богини подземного мира! Ей подарили вечную молодость в царстве Аида.

– Что я должен делать? – повторил Гай, боясь, что не успеет услышать самого главного.

– Рим должен забыть о милосердии и доброте императора Германика. Яви ему истинное лицо Калигулы, которого я любила. Утопи империю в крови безумств! Утопи в потоке невиданной похоти! Оскорби небесных богов! Оскверни их храмы!

Гай кивнул, охваченный странным чувством. Будто невидимая рука сорвала покров с грядущего, прежде недоступного его взору, и он, словно наяву, увидел себя сидящим на золотом троне, в золотом одеянии, со скипетром и молниями в руке.

– Я люблю тебя, – сказал он, сжимая ее в объятиях и глядя пред собой невидящими глазами.

– Я люблю тебя, – тихо повторила она и навеки закрыла свои прекрасные черные глаза.

Солнечные лучи, потоком хлынувшие в кубикулу, разбудили Калигулу. Он не заметил, как заснул в объятиях мертвой жены. Она, холодная как лед, покоилась рядом. Гай долго всматривался в ее прекрасное, спокойное лицо, гладил завитки лунных волос, затем медленно поднялся и, почти не сознавая, что делает, сам омыл ее тело от крови, надушил, одел в праздничные одежды и подобрал украшения. Ему не хотелось, чтобы чужие руки касались тела его жены. Скоро придут либитинарии, чтобы снять восковую маску с ее лица. Сохранит ли податливый воск всю ее неземную красоту? Едва ли. Никогда не родится на земле женщина прекрасней ее, подумалось ему. И, когда был надет последний сверкающий смарагд, подаренный Тиберием при их первой встрече на Капри, на ее тонкий палец, он, подумав, вложил ей в руку агатовый перстень Германика с ключом – свидетель их первого преступления, скрепившего вечную любовь двух детей.

Все это Калигула проделал спокойно, но едва он откинул занавес и пред ним предстали его сестры, в молчаливом ужасе с утра стоявшие у спальни, как боль потери нахлынула вновь, и он, опустившись перед ними на колени, отчаянно и громко зарыдал.

Ливилла, войдя первой и увидев свою подругу, сразу лишилась чувств, а Агриппинилла только молча, прижав руки к огромному животу, всматривалась в безмятежный покой мертвого лица, и страшная мука светилась в ее зеленых глазах.

– Я исполню наши клятвы, подруга, – прошептала она, целуя холодные губы Клавдиллы. – И буду вечно помнить о тебе. Мы все будем…

– Вот, возьми, – вдруг произнес Калигула, становясь рядом. – Считай это ее последним даром тебе. – И указал на агатовый перстень отца в руке Юнии.

LXXXIV

Страшная весть лавиной обрушилась на Рим, вызвав всеобщий плач. И докатилась до дворца Макрона.