Рим. Цена величия

С этими словами она развернулась и изо всех сил двинула кулаком. Гай согнулся пополам и закашлялся.

– Эй, осторожнее! – обиженно крикнул он.

– Не вижу, кто там кричит, – спокойно сказала девочка. – Мстительный лемур или маленький негодник, решивший, что сможет напугать меня?

Озадаченный Калигула зажег светильник, потирая грудь. Свет выхватил бревенчатый настил, накрытый изорванным старым покрывалом.

– Надеюсь, ты не прячешь тут девчачьих кукол?

Ничего себе, острая на язык.

– Еще чего! Вот смотри, это мой боевой меч! – Калигула выудил из-под досок короткий кинжал. – С ним я усмирил целое войско бунтовщиков и спас Рим. Мне сделал его мой боевой конь – Кассий Херея.

– Почему ты назвал его конем?

– Он часто возил меня на плечах.

– От твоей матери я слышала о мятеже. Знаешь, сколько труда пришлось потратить, чтобы уговорить отца приехать сюда? Он до смерти боится моря.

Сапожок купался в лучах славы. Родители терпеть не могли, когда он вспоминал о тех событиях. И Юния ему нравилась все больше и больше.

– Неужели из-за меня ты тащилась в Сирию? Я думаю, мы подружимся, несмотря на то что ты девчонка. Я ценю тех, кто мне предан. Ты же предана мне? Когда я стану всемогущим императором, подарю тебе большой дворец.

– Ну вот еще! Не нужен мне твой дворец! – резко ответила Юния и принялась крутить в руках меч. – Ой, смотри, он в крови!

Гай смутился и отвернулся:

– Понимаешь, произошел несчастный случай! Никому не говори, просто я ткнул им одну старуху. Ох, и визжала она, как свинья!

Юния расхохоталась. Они поняли, что одного поля ягоды.

– Хочешь, признаюсь тебе еще кое в чем? – спросил Сапожок.

Юния кивнула, придвинувшись ближе и затаив дыхание.

– Я подсыпал немного яду отцу в вино. Мне дала его одна здешняя колдунья. Интересно, подействует ли он?

– Молодец, ты – смелый и умный. Я тоже хочу отравить свою мачеху. У тебя не осталось яда?

– Нет, я слишком много растратил его на домашний скот, мне нравилось смотреть, как дохнут в муках глупые твари.

– Ты здорово повеселился. А мы сможем достать еще?

– Да запросто, как-нибудь сходим к Мартине вдвоем. Она умеет предсказывать судьбу. Мне она сказала, что я стану очень могучим и что я – бог.

Юния побледнела.

– Гай, ты не поверишь, – она даже на миг перестала дышать, – но, услышав о тебе от Агриппины, я сразу поняла это. Чудеса! Они с Германиком запретили мне так тебя называть и больше не говорили о тебе при мне. Пыткой для меня стало жить без рассказов о тебе.

– Ты тоже будешь богиней, потому что красивая, мы будем царствовать вместе над всем миром.

Дети пожали друг другу руки и вдруг решительно поцеловались в губы.

Послышались звуки гонга.

– Обед! – вскричал Гай. – Я голоден как волк. Пошли в дом.

Он взлетел по лестнице, чудом не расцарапав коленок. Юния была более грациозной; придерживая тунику, она медленно взобралась наверх к Гаю, который великодушно протянул ей перепачканную ручонку. Совсем как взрослый, он обнял ее, нежно прикоснулся, поправляя выбившуюся из прически прядку, и неожиданно для себя горячо поцеловал ее пухлые губки.

– Ты теперь моя невеста. Я люблю тебя. Надо сказать отцу и матери, что мы поженимся.

Юния покраснела и улыбнулась, положив руки на его худенькие плечи.

Их внезапное заявление вызвало бурю смеха у обедающих. Силан разозлился и увел Юнию, оставив в наказание без еды. Калигула даже расплакался от злости, Агриппина, смеясь, утешала его. А отец пообещал после обеда выпороть его, наслушавшись от наставника о его проделках.

Однако намерениям Германика не суждено было осуществиться. Вечером, выпив вина, он почувствовал себя плохо, у него расстроился желудок, начались понос и рвота. Все в ужасе метались по дому, Агриппина рвала на себе волосы от горя. Состояние больного ухудшалось. Кто-то произнес слово «яд».

Пока взрослые были заняты, Калигула пролез через окно к Юнии, не забыв прихватить хлеба с куском сыра, несколько раздавленных оливок и сладкой воды.

– Ты не представляешь, какой поднялся переполох! – рассказывал он, размахивая руками. – Отец обещал выпороть меня, но теперь долго не сможет подняться. А когда выпустят тебя? Я скучаю один.

– Не знаю, мой отец очень зол. Надо было скрыть наши чувства. Если бы я сказала твоей матери еще в Египте, что люблю тебя, мы никогда бы не встретились и ты не узнал обо мне.

– Нет, я бы почувствовал, что ты есть. Я же бог! А теперь мне надо идти, чтобы твой отец не застал нас вдвоем.

– Прощай, мой возлюбленный!

Две недели пролетели быстро. Германик постепенно выздоровел, желудок перестал его мучить. Юнию выпустили из заточения еще на третий день. Своим примерным поведением они убедили близких, что глупая шутка ими забыта, и вскоре им даже разрешили спать в одной комнате. Агриппина неотлучно была при муже, сама готовила пищу, не подпуская слуг, поэтому наблюдать за Сапожком ей было некогда. По ночам Гай и Юния неизменно оказывались в одной постели, спали в обнимку и целовались, подражая взрослым. Они уже не мыслили жизни друг без друга.