Римская диктатура последнего века Республики

Чрезвычайно показательны в этом отношении события Югуртинской войны (111—105 гг.). Они продемонстрировали, что в сенате общественные интересы были принесены в жертву частным (Sail. lug., 25, 3). По свидетельству современников, при обсуждении дел часто побеждала та сторона, которая истине предпочитала деньги; те же, кому справедливость была дороже богатства, оказывались в меньшинстве (Sail. lug., 15, 2, 3; 16, 1, 5; 27, 1). Дважды во время Югуртинской войны заключался, по определению Саллюстия, «позорный мир», купленный взятками (Sail. lug., 29,1; 38,1; ср.: Liv. Per., 64). Необыкновенно метко охарактеризовал ситуацию в римском сенате и обществе сам Югуртой. Удаляясь из Рима, после того как при помощи лжесвидетельства и подкупа ему удалось оправдаться перед римлянами, он произнес: «Продажный город, обреченный на скорую гибель, если только найдет себе покупателя! — urbem venalem et mature perituram, si emptorem invenerit» (Sail. lug., 35, 10; ср.: Liv. Per., 64).

В обстановке продажности и своекорыстия сенаторы все чаще прибегали к нарушению установленной нормы и закона, а сенат отходил от политической традиции, которая, по существу, лежала в основе его власти. Такая практика получила закрепление созданием в 149—144 гг. четырех постоянных сенаторских судебных комиссий — quaestiones perpetua. В результате судебные разбирательства по делам сенаторов стали внутренним делом сената. Таким образом, сенаторы получили возможность действовать произвольно, опираясь на ситуацию и личный авторитет. Именно так развивались события в 133 г., когда верховный понтифик П. Сципион Назика[17] по собственной инициативе, не имея на то законного постановления, организовал расправу над Тиберием Гракхом (Liv. Per., 58; Plut. Tib. Gr., 19; Vell., II, 3,12; App. В. С, 1,1617).

Аппиан обращал особое внимание на тот факт, что сенат не использовал в этой ситуации законную практику, и подчеркивал, что, таким образом, именно сенат впервые нарушил принцип трибунской неприкосновенности и создал опасный для республики исторический прецедент (Арр. В. С, I, 16; 17)

Явления, постепенно развивавшиеся в сенате: его раздробленность на политические фракции, засилье и произвол нобилитета, когда решение важных вопросов было предрешено, а дебаты выливались в побоища, — неизбежно должны были вызвать абсентеизм части сенаторов. Тенденция, наметившаяся во II в., четко обозначилась к середине I в.^{136} У Саллюстия мы читаем, что некоторым сенаторам «заботы о делах государственных… совсем не кажутся желанными, так как, с одной стороны, не доблести воздается почет, с другой стороны, те, кому он достался путем обмана, не обретают ни безопасности, ни большого почета» (Sail. lug., 3, 1).

Параллельно с развитием абсентеизма в римском сенате формировалась приверженность вождизму. Привычка видеть и чувствовать волю сильной личности, способной взять решение проблемы на себя и вместе с тем лояльной по отношению к сенату и республике, стала постоянной. На рубеже II—I вв. сенат неоднократно прибегал к объявлению senatusconsultum ultimum, например, в 121 г. (Plut. G. Gr., 14; Liv. Per., 61) и в 100 г. (Cic. Pro Rab., 2627; Plut. Mar., 30; App. В. C, I, 3233). Стремление опереться на сильную личность и сильную волю не означало, разумеется, принципиального «монархизма» сената, воспринималось скорее как механизм укрепления власти и влияния самого сената. Однако этот метод политической борьбы за власть, доставлявший сиюминутные выгоды, в перспективе неизбежно вел к постепенному «перетеканию» властных полномочий из рук сената к инициированным самим же сенатом чрезвычайным магистратам.

Таким образом, сенат — воплощение римской государственности, римских традиций, основных жизненных принципов и политических идеалов — постепенно утрачивал тот авторитет, на котором прежде держались его власть и влияние. Злоупотребления сенаторов своим положением, неспособность сената управлять политическими событиями и направлять их в интересах всего римского общества компрометировали всю традиционную систему публичной власти и требовали ее перестройки на новых имперских началах^{137}. Принципы «республиканизма» и «демократизма» оказались оторванными от государственных институтов сената и комиций. И римская аристократия, и римская демократия были вынуждены искать опору вне республиканской государственной системы.

Постепенно реальное управление республикой все больше отходило к политически лидерам, активно выступавшим в сенате и народном собрании. Таким образом, возникали атрибуты новой системы власти и контроля — теперь уже над республиканскими органами управления, которые помогали узкому слою функционеров и должностных выборных лиц контролировать и сенат, и волю народа; способствовали активизации монархических тенденций, заложенных в государственно-политической системе самой римской civitas. Разумеется, говорить о подобных явлениях во II — начале I в. можно лишь как о возможной тенденции. Часто сами современники событий не вполне отчетливо понимали их суть.