Римская диктатура последнего века Республики

На этом фоне обнаружилось изменение отношения римского общественного мнения к богатству. Традиционно принцип материального достатка был основным фактором, определявшим общественный статус человека в Риме: римляне распределялись по сословиям в соответствии с имущественным цензом. Таким образом, богатство воспринималось как положительная характеристика, а его достижение являлось важным стимулом жизни и деятельности римских граждан. Однако достойным признавалось богатство, связанное с принципом наследования и землевладением. Приобретение состояния каким-либо иным путем осуждалось. Во II—I вв. источником богатства все чаще стало выступать «служебное положение» — консулат и промагистратура, которые позволяли присваивать часть военной добычи, доходы с провинций и пр. Именно этим античная историография объясняла ожесточенный характер борьбы за магистратские должности, распространившуюся практику подкупа избирателей и открытого вооруженного давления на них (Liv. Per., 101; 107). Несмотря на постоянное возобновление законов против коррупции и вымогательства в провинциях, а также на моральное осуждение стяжательства, определяющим мотивом общественно-политической практики все более отчетливо стала выступать материальная выгода.

Изменилось отношение римлян и к гражданской доблести. Традиционное понятие virtus включало в себя представления о воинской чести, благородстве, нравственном совершенстве. Уже во II в. оно существенно изменилось. Наиболее отчетливо представление современников о virtus выразил Луцилий. «Доблесть, — писал он, — состоит в том, чтоб ты, что достойно, где правда, мог различать, каково — все то, что вокруг нас, чем живем мы, доблесть — то знанье, что даст человеку такой-то поступок, что для него справедливо, полезно и, главное, честно, что хорошо и что дурно, постыдно, бесчестно, бесплодно; доблесть — в уменье найти всему свой конец и пределы; доблесть — в способности знать настоящую цену богатства; доблесть — в возданье того, что она заслужила, заслуге; в том, чтоб врагом беспощадным быть человеку дурному, наоборот, чтобы быть людей защитником честных, их прославлять, им желать всего доброго, жить с ними в дружбе; кроме того, всего выше ставить — родины благо, далее — благо родных, всего ниже — личное благо» (Lucil. Sat.fr., 1196)^{224}. В подобном представлении о гражданской доблести акцент с личности, наделенной общественно привлекательными качествами, оказался транспонированным на результаты действий личности, их полезности или вредности. Это было естественным отражением изменившихся отношений в римском обществе. Вместе с тем такое понимание virtus способствовало дальнейшему развитию индивидуализма и эмансипации личности от общинных традиций.

С изменением ценностных ориентиров изменился и стиль жизни. Отступление от исходных общинных морально-этических начал проявилось в том, что люди стали «жить напоказ». Идеал патриархальной умеренности стал все заметнее «размываться»^{225}. Приведем лишь несколько примеров. По данным Плиния Старшего, до III македонской войны (171—168 гг.) в Риме не было мукомолов-пекарей, а в числе домашних рабов не было поваров — видимо, римские хозяйки сами пекли хлеб и готовили еду (Plin. H. N., XVIII, 28). Но даже в такой ситуации обнаруживается тяга римлян к роскоши и чрезмерному потреблению. На это указывает, например, принятие в 161 г. особого закона, запрещавшего подавать к столу блюда из специально откормленной домашней птицы. По всей видимости, данный закон, как и многие другие официальные запреты, не имел реального значения (Liv., XXXIX, 6, 8—9; Plut. Luc, 40; 41). Варрон подчеркивал, что «никакой закон не установит границы и размера чрезмерной роскоши — legibus statues finemque modumque» (Varr. Sat. Men., 252). В одной из сатир тот же Варрон перечислял, что в I в. подавалось обычно на обед римского аристократа: павлины с Самоса, рябчики из Фригии, журавли с Мелоса и т. п. (Gell., VI, 16). В домах аристократов появилась богатая утварь. В одежде стали использовать дорогие тонкие ткани (Plin. H. N., XXXVII, 2).

Тон задавала аристократическая молодежь: Публий Корнелий Сципион (Polyb., XVII, 23, 6; Liv., XXI, 49), Луций Корнелий Сулла (Plut. Sulla, 2), Юлий Цезарь (Plut. Caes., 4—5) и др. Современники и римские историки обращали внимание на тот факт, что стиль жизни и многие поступки молодых аристократов были продиктованы желанием привлечь к себе внимание. Подобный эпатаж не только вызывал интерес толпы, но часто обеспечивал массовую поддержку, авторитет и карьерный рост.