Римская карусель (СИ)

   Остается лишь гадать, действительно ли именно болезнь так повлияла на нрав Калигулы, что сразу после нее начались времена жесточайшей тирании и преследований. Возможно, безумие овладело сознанием Гая еще в раннем детстве в связи с арестом отца, гибелью матери и братьев. Многие, в числе которых был и Секст Кассий, считали, что до заболевания цезарю просто удавалось держать в узде свою жестокость и распущенность, поскольку ему было важно снискать любовь народа и доказать свое превосходство над деспотом Тиберием.

   Так или иначе, но Гай Цезарь выжил, и с тех пор характер его правления резко изменился. Он всерьез уверовал в то, что является божеством во плоти, и стал требовать божественных почестей не только по отношению к себе, но и к трем своим сестрам - Друзилле, Ливилле и Агриппине (матери будущего императора Нерона). С первой из них, Друзиллой, он к тому же открыто находился в кровосмесительной связи, заставив ее мужа, дальнего родственника Пармензисов, сенатора Луция Кассия Лонгина, дать ей развод.

   Калигула стал появляться на общественных приемах в традиционном одеянии богов, облачаясь то в Юпитера, то в Венеру, то в Марса, то в Аполлона, и требовал, чтобы к нему обращались соответственно. Часто он становился между статуями Кастора и Поллукса в храме Диоскуров, и тогда посетителям надлежало величать его Юпитером Латинским. В храме Юпитера Капитолийского люди часто слышали, как Гай громко разговаривал с богом, то обличая его, то ссорясь с ним, то мирясь.

   Согласно действовавшей до сих пор традиции, император при жизни обожествлялся только в восточных провинциях империи, где издревле было принято считать правителей богами. В западных областях императоры обожествлялись лишь после смерти.

   Калигула нарушил эту традицию, считая себя подлинным богом прямо сейчас, в своем человеческом облике. Ему был посвящен храм, где было установлено его изваяние. Должность верховного жреца исполняли поочередно самые богатые римляне, соперничая друг с другом ради такой чести и платя огромные взносы. В жертву приносили птиц, в зависимости от дня, - павлинов, фламинго, фазанов, цесарок. В различных храмах Италии и Греции по указанию цезаря со статуй божеств были сняты головы и заменены скульптурными головами самого Гая...

   Кассии Луцилле было тринадцать лет, когда вновь ожили ее почти забытые детские страхи. Гай Цезарь сумел к тому времени истощить казну, казавшуюся поначалу бездонной. Теперь, в полном соответствии с невеселыми предсказаниями Секста Кассия, возобновилась практика доносительства. Но если Тиберий пользовался услугами специально созданного для этого Сеяном штата соглядатаев, то Калигула поступил иначе, в очередной раз продемонстрировав, как мало значили для него традиционные римские ценности.

   Суды стали принимать к рассмотрению донесения рабов, уличавших своих хозяев в оскорблении величия императора. Это действительно было неслыханно. Теперь никто не мог чувствовать себя в безопасности даже в собственном доме. Если тот, на кого доносили, был небогат, и его бедность была очевидна, он еще мог избежать расправы. Если же донос поступал на человека обеспеченного, то его участь была предрешена: скорый арест, лишение прав, казнь и конфискация имущества в пользу казны. Раб-доносчик получал свободу и часть конфискованной собственности хозяина. Некоторые, поняв, что Цезарь решил наложить руку на их богатство, кончали самоубийством, не дожидаясь судебного разбирательства, чтобы спасти свои семьи от нищеты.

   Излишне говорить, что теперь только и было разговоров - вполголоса, шепотом, с оглядкой, - что о казненных друзьях и родственниках. Кошмар времен Тиберия вернулся в многократно увеличенном размере. Слушая эти обсуждения, Кассия невольно вспоминала мрачные своды подземелья, грубых преторианцев, перестук капель. Память о страхе тогдашнем сливалась воедино со страхом нынешним, скручивая внутренности и вызывая дрожь в пальцах. Близость беды была столь ощутимой, что у Кассии больше не оставалось сомнений: в скором времени что-то случится. То же самое чувствовали и все остальные домочадцы. Поэтому мало кто удивился аресту Публия Кассия Пармензиса.

   В тот день было ощутимо жарко уже с утра, а во второй половине дня солнце так раскалило город на семи холмах, что стало трудно дышать. Поэтому, хотя Публий жил недалеко от Секста, в том же районе Эсквилина, семейство отправилось на ужин к Публию не пешком, а в закрытых занавесками и навесами носилках.

   Шесть рослых бритоголовых рабов несли передние носилки, где сидели Секст Кассий и Луцилла, и столько же - вторые, в которых расположились Секст Младший с сестрой. Рядом с передними носилками шел вольноотпущенник-номенклатор, чьей обязанностью было напоминать хозяину имена приветствовавших его прохожих. Девочке было плохо его слышно. Она помнила, как во время прошлого семейного выезда номенклатор перепутал имена двух римских всадников, и не хотела пропустить подобную забаву, случись она и в этот раз. Поэтому Кассия то и дело высовывала голову из-за занавесок к неудовольствию изнывавшего от жары Секста.