Римская кровь

— Да. Да, действительно. С твоей стороны, Цицерон, я ожидаю известной сдержанности. В благодарность за мои усилия по сохранению покоя и порядка ты не будешь привлекать Капитона и Магна к суду по обвинению в убийстве, не будешь подавать официальной жалобы против проскрипции Секста Росция-отца, не будешь преследовать Гая Эруция за недобросовестное обвинение. Ни ты, ни любой из Метеллов или их агентство не станете затевать никаких процессов против Хрисогона. Я говорю об этом вполне определенно, Цицерон, чтобы ты мог передать мои условия своим друзьям — Метеллам. Ты понял?

Цицерон кивнул.

Сулла встал. Возраст избороздил его лицо, но не испортил его осанки. Казалось, он заполняет собой всю комнату. Рядом с ним Цицерон и Тирон выглядели тщедушными мальчишками.

— Ты весьма ловкий молодой человек, Марк Туллий Цицерон, и, по всеобщему мнению, блестящий оратор. Ты либо безумно тщеславен, либо по-дурацки дерзок, хотя, возможно, и то и другое сразу; как раз такого человека я и мои друзья могли бы использовать на Форуме. Я предложил бы тебе работать на меня, но ведь ты откажешься, не так ли? Твоя юная голова по-прежнему забита смутными идеалами. Как же, отважная защита республиканской доблести от кровожадного тирана и все такое прочее. Ты обманываешься насчет собственного благочестия, насчет собственной натуры. Другие чувства могут меня подвести, но я старый хитрый лис, и мой нюх остер, как и встарь, и в этой комнате я чую еще одного лиса. Позволь сказать тебе, Цицерон: путь, который ты избрал, имеет только один конец, и я его достиг. Возможно, твой путь не заведет тебя так далеко, но ведет он только сюда. Взгляни на меня, и ты увидишь свое отражение, Цицерон…

Что касается тебя, Сыщик… — Сулла окинул меня проницательным взглядом. — Ты не лис, нет; скорее пес, той самой породы, что рыщет повсюду, откапывая кости, зарытые другими псами. Тебе еще не надоело тыкаться мордой во всю эту грязь, не говоря о червях, которых приходится стряхивать с носа? Я подумал бы о том, чтобы нанять тебя лично, но скоро у меня не будет никакой нужды в тайных соглядатаях, продажных судьях или хитроумных адвокатах.

Да, граждане, грустные новости: со дня на день я объявлю о своем отходе от общественной жизни. Здоровье мне изменяет; изменяет и терпение. Я сделал что мог, чтобы поддержать старую аристократию и обуздать чернь; пускай другие возьмут на себя труд по спасению государства. Жду не дождусь, когда начнется моя новая жизнь в деревне: прогулки, уход за садом, игры с внуками. Ох, и буду заканчивать свои записки! Непременно позабочусь, чтобы в твою библиотеку, Цицерон, послали полную копию.

Сулла кисло улыбнулся и собрался уходить; вдруг его улыбка смягчилась. Посмотрев через наши головы в коридор, он поднял бровь и приосанился.

— Руф, дорогой, — промурлыкал он, — какая нежданная радость!

Я оглянулся и увидел Руфа, застывшего в дверном проеме, растрепанного и запыхавшегося.

— Луций Сулла, — пробормотал он и кивнул, отводя глаза; покончив с приветствием, он обратился к Цицерону. — Прошу прощения. Я видел свиту снаружи. Разумеется, я знал, кто это может быть. Я подождал бы, но новости… Я бежал всю дорогу, чтобы сообщить тебе, Цицерон.

Цицерон наморщил лоб.

— Что сообщить?

Руф взглянул на Суллу и закусил губу. Сулла громко рассмеялся.

— Дорогой Руф, ты можешь говорить в этой комнате все, что хочешь. Перед твоим приходом мы побеседовали в высшей степени откровенно. Ни у кого из присутствующих нет от меня секретов. Никто в этом государстве не может ничего утаить от Суллы. Даже твой добрый приятель Цицерон.

Руф стиснул челюсти и уставился на зятя. Цицерон встал между ними.

— Продолжай, Руф. Говори, что хотел сказать.

Руф сделал глубокий вдох.

— Секст Росций… — прошептал он.

— Да?

— Секст Росций мертв.

Глава тридцать третья

Все взгляды были обращены на Суллу, который выглядел столь же ошарашенным, как и остальные.

— Но как это произошло? — спросил Цицерон.

— Он упал, — Руф в ужасе покачал головой. — Упал с балкона в задней части дома Цецилии. Там очень высоко. Под первым этажом — крутой обрыв. По нему вьется узкая каменная лестница. Очевидно, он ударился о ступени и прокатился вниз. Его тело страшно изувечено.

— Дурак! — Голос Суллы был подобен раскатам грома. — Недоумок! Если ему так хотелось себя уничтожить…

— Самоубийство? — негромко проговорил Цицерон. — Но у нас нет никаких доказательств этого.

По его глазам я понял, что мы разделяем общее подозрение. Без вооруженной стражи у дома Цецилии в комнаты Секста Росция мог пробраться кто угодно — убийца, подосланный Росциями, Хрисогоном или самим Суллой. Диктатор провозгласил перемирие, но насколько можно доверять ему или его друзьям?

Однако негодование Суллы выглядело вполне убедительным доказательством его невиновности.