Римская сага. Город соблазнов

– Некоторые деревни могут полностью погибнуть, – осторожно заметил кто-то сзади.

– Это неважно. У нас достаточно запасов, чтобы обеспечить наступление в середине лета. Осенью в южной Галлии будет новый урожай. Так что пусть лучше варвары думают о том, где им найти еду на той стороне реки.

Четыре легиона были отправлены в разные места. По иронии судьбы, легат Теренций Юлиан с половиной своего легиона был отправлен в Тарогу, а его помощник, старший трибун Лаций Корнелий Сципион, остался со второй половиной в лагере в качестве начальника караула. Таков был приказ Цезаря.

Через две недели Теренций вернулся уже совсем другим. Он стал более строгим и меньше общался с легионерами, чем раньше. Он больше не улыбался и часто сидел в своей палатке, о чём-то размышляя. Как только представилась первая возможность, Лаций сразу пришёл к нему, чтобы расспросить о деревне и Ларните. Легат скупо сообщил о том, что легионеры разобрали мост возле Тароги и оставили там одну центурию для охраны. Но Лаций ждал от него других новостей. Тогда Теренций сел и рассказал всё, что ему удалось узнать от местных жителей.

– Вы подожгли лес, помнишь?

– Да, – кивнул он.

– Жители Тароги прятали там от гельветов запасы еды. Пожар её уничтожил, – Теренций посмотрел на него сочувствующим взглядом и покачал головой. – Вот так-то! – на его лице застыло выражение скорби и сочувствия.

– Но…

– Что «но»? Варвары ушли. Убили несколько человек, как всегда, и ушли. Когда мы пришли, в деревне их уже не было.

– Как это? – Лаций искал глазами взгляд Теренция, но тот постоянно отводил глаза в сторону и избегал встречаться с ним взглядом. Это подтверждало худшие опасения Лация.

– Вот так: только голодные и злые женщины с детьми. Я понимаю, что тебя волнует твоя дикарка. Я ничего не могу точно тебе сказать, это всё слухи… Кое-кто из выживших жителей говорил, что…

– Что? – хрипло спросил он.

– Это сказали двое охотников. Мы встретили их у старого моста.

– Теренций, что случилось? – не отрывая взгляда от легата, повторил Лаций.

– Короче, они сказали, что старейшины разрезали её на части и сожгли. Это была жертва их богам, – на лице легата застыла гримаса раздражения. Былов видно, что ему не хотелось об этом говорить.

– Жертва богам? – одними губами прошептал Лаций, не веря услышанному.

– Они сказали, что её мать была злом, она сама была злом, и на плече у них был знак зла, который и навлёк на деревню все эти беды. Поэтому её сожгли.

Когда легат произнёс эти слова, Лаций опустил голову и замолчал. Теренций внимательно наблюдал за ним, поглаживая по плечу, где у того был точно такой же знак, как и у Ларниты. Но Лаций не замечал этого.

– Нет, этого не может быть, – всё ещё не желая смириться с услышанным, пробормотал он. Потом встал и, не прощаясь, сделал несколько шагов в сторону выхода. Теренций, расстроившись, протянул руки вслед, но потом опустил и спросил вкрадчивым голосом:

– Может, ты придёшь ко мне вечером, чтобы успокоиться? – он выжидающе замолчал, но Лаций ничего не ответил. Ему было не по себе. В висках стучало, как будто сердце от волнения вдруг стало биться не в груди, а в голове. Такое иногда бывало и раньше. Однажды в юности он подготовил выступление для беседы с философами в школе, но заболел и решил записать речь на дощечке. Вечером пришёл его друг, и Лаций показал ему своё выступление. Тот прочитал и ничего не сказал. А через несколько дней, когда Лаций вернулся в школу и стал выступать перед учителем и учениками, все стали смеяться и показывать на него пальцами. Педагог сказал, что воровать чужие мысли нехорошо. Это, как он заметил, иногда даже хуже, чем воровать чужие вещи. Тогда, спрятавшись в тёмном сарае, Лаций от обиды и бессилия только плакал и сжимал кулаки. Позже это чувство несправедливости и собственного бессилия не раз вызывало у него отчаяние, которое, порой, переходило во вспышку непроизвольного гнева. В такие моменты он мог что-нибудь сломать или затеять драку, но тогда, обманутый близким другом, он чувствовал себя сломанным клинышком, который однажды показывал им старый грек в школе.

– Сломать стилус легко, – говорил тот. – Я вот привык к своему и берёг его столько лет. Но он сломался, и всё. Как я ни старался потом соединить две части, ничего не получилось. Поэтому берегите то, что цените. Может так случиться, что уже никогда не найдёте замену этой вещи. Кажется, она не имела для вас никакой цены, а, сломавшись, стала бесценной.

Лаций стоял у выхода из палатки и сжимал в руках край полога. Он чувствовал себя «сломанным стилусом». Если бы в руках у него в этот момент оказалось копьё, он сломал бы его пополам. Теренций с нетерпением повёл плечами и вздохнул.

– Не стоит так переживать. Боги всё видят. Считай, что это они так решили, – попытался успокоить он. Лаций повернулся и покачал головой. В его глазах застыла тоска, глубокая и бездонная, и Теренцию Юлиану на мгновение даже стало его жаль. – Займись чем-нибудь, чтобы отвлечься, – посоветовал он.

– Нет. Я думаю, что ты всё-таки ошибся…