Римская сага. Том IV. Далёкие степи хунну

Выйдя из гэра, они молча сидели на широком тёплом камне, вытянув ноги и жуя сухой хлеб.

– Строить ещё долго, – наконец, произнёс Лаций. – На наши склады уйдут месяца два. До зимы, может, и успеем. На стены, ров и заграждения – год, не меньше. Потом надо будет дом для Чжи Чжи делать. Много работы… – он устало откинулся спиной назад и зажмурился. Тепло медленно проходило сквозь длинную шерстяную рубашку и приятно нежило кожу.

– Я понимаю, – вздохнул Павел Домициан. – Но ты же не об этом думаешь, – он замолчал, глядя вдаль своими белёсыми глазами.

– Не об этом.

– Вот видишь! И я – тоже. Прости, что в Парфии не поддержал тебя. Но здесь я умираю. Больше не хочу тут оставаться! Не хочу! – неожиданно с искренней болью в голосе произнёс Павел. – Я здесь за год всего два раза пел. Всего два раза! Скоро совсем вши заедят, и дым горло прожжёт. Не могу, когда они свои костры внутри разжигают. Горло першит, нос забивает… Умру я тут… – еле слышно закончил он.

– Мы давно не приносили дары нашим богам, – не зная, как утешить друга, ответил Лаций.

– Боги забыли нас!

– Не знаю… Как отсюда вырваться? Лошадей нет. Дороги мы не знаем. А без лошадей и проводника никуда не уедем. Я только строю с утра до вечера. И тоже терплю. Ведь даже если лошади будут, куда мы поскачем?

– Куда угодно, – с отчаянием произнёс слепой певец. – Лишь бы вырваться отсюда. Не поверишь, я готов на всё… я себя чувствую, как связанный.

– Поверю, почему не поверю? Сам такой.

– И ещё у меня стали болеть зубы. Саэт приносила раньше какую-то траву и варила по вечерам. А сейчас её к волам отправили. Я с детьми сижу, ты видел, на верёвке их держу, чтобы не отползали. И никаких трав теперь нет.

– Потерпи немного, – сочувственно произнёс Лаций. – Завтра Атиллу отправим за травами и ветками. Ещё служанок Тай Сина спрошу. Они ко мне хорошо относятся. Может, что-то подскажут. Потерпи, прошу тебя. Не знаю, почему, но сердце подсказывает мне, что скоро всё изменится, – он старался вложить в эти слова как можно больше теплоты и искренности, чтобы Павел Домициан поверил ему, но сам Лаций не верил ни единому своему слову. Нет, он не отчаялся, но надежда в его душе по-прежнему оставалась запертой внутри толстых стен безысходности, которые с каждым днём становились всё неприступнее. – Пой для детей, может, это поможет?

Они снова замолчали. Со стороны лагеря слышался обычный шум: хунну ели, пили и кричали, обсуждая одну единственную тему – свои стада. С разных сторон доносились хлопающие, ухающие и скрипящие звуки, что-то шлёпало, трещало и падало – шум в большом кочевье обычно затихал не сразу после захода солнца, а когда сытые мужчины, наконец, добирались до женской половины и бросали остаток сил на продолжение рода. Эти звуки были уже другими и нередко сопровождались ссорами. Обычно это происходило, когда муж выбирал не жену, а рабыню. В тёплые ночи хунну занимались любовными играми не только внутри жилищ, но и снаружи, прямо под открытым небом, возле гэров или чуть дальше, рядом со своими стадами. Лаций много раз ловил на себе любопытные взгляды рабынь Тай Сина, но даже молодость их лиц и страсть в глазах не вызывали в нём приятного желания женского тела. Почти все женщины хунну были низкорослые и ширококостные. У них были крепкие плечи и бёдра, а талия полностью отсутствовала. Короткие и мускулистые ноги ничем не отличались от мужских, а руки – тёмные и иногда даже волосатые, с сухими, мозолистыми ладонями и широкими, натруженными костяшками пальцев – не вызывали никакого желания. Но неприятней всего были тоненькие, в юности похожие на пух, усики над верхней губой, которые со временем превращались в редкие усы. Расцветая к двенадцати – четырнадцати годам, девушки хунну сразу же выходили замуж за тех мужчин, которых заранее выбрали для них родители, и уже через два-три года превращались в единообразных безликих существ, которые наравне с волами и мулами таскали грузы, быстро старея и умирая от многочисленных неизвестных болезней.

Лаций вздохнул и закрыл глаза. Тепло камня приятно грело спину, голод ненадолго отступил, и ему хотелось ещё немного побыть в этом странном состоянии нежного одиночества. Вдали слышались крики выходящих на охоту ночных животных и шуршанье травы. Издалека донеслись тихие равномерные удары, как будто кто-то стучал палкой по земле. Лаций не обратил на это внимания, но Павел Домициан неожиданно привстал и позвал его:

– Ты слышишь? – тревожно спросил слепой певец.

– Что? – нахмурился он, но оторвал от камня только голову, повернувшись в его сторону.

– Ты слышишь стук копыт?

– Копыт? – переспросил Лаций и прислушался. – Ты думаешь, это лошади? – наконец, сказал он через некоторое время.

– Конечно, лошади! Кто-то скачет. Сюда. Надо быть осторожным. Это могут быть плохие люди.

– Кажется, их немного… – пробормотал Лаций.

– Да, ты прав, – взволнованно согласился Павел Домициан. – Думаю, не больше десятка.

– Ночью они не нападают. Так что это не враги. Скорей всего, свои, из этого племени. Другие обычно не рискуют. Ночью здесь никто не воюет.