Римская сатира

Рыжих (для пленных) волос, колесниц и огромнейших ренов[204]?

В честь я богов вывожу и в честь гения цезаря, ради

Славных побед, сотню пар гладиаторов. Ну, запрети-ка!

50 Не согласишься — беда! Пироги я и масло народу

Щедро дарю. Ты ворчишь? Скажи громко! «Не очень-то поле

Тучно твое», — говоришь? Ну, так если двоюродных вовсе

Нет ни сестер у меня, ни теток, ни правнучек даже

С дядиной нет стороны и бездетны мамашины сестры,

Коль и от бабки-то нет никого — отправляюсь в Бовиллы

К Вирбиеву я холму, и готов мне там Маний-наследник[205].

«Это отродье Земли?» — А спроси-ка меня, кто четвертый

Предок мой: хоть нелегко, но скажу; а прибавь одного ты

Или еще одного: Земли это сын; и пожалуй,

60 Маний-то этот моей прабабке и в братья годится.

Что ж ты, ближайший ко мне, на бегу[206] вырываешь мой светоч?

Я — твой Меркурий; я здесь таков, каким этого бога

Пишут. Не хочешь? Иль ты доволен и тем, что осталось?

«Кой-чего нет». — На себя я потратил, но ты весь остаток

Целым считай. Не ищи ты наследства, что Тадий когда-то

В собственность мне отказал; не тверди: «Пускать тебе должно

Деньги отцовские в рост, а жить самому на проценты».

«Что же осталось?» — Как что? А ну, поливай-ка жирнее,

Малый, капусту мою! Что же, в праздник варить мне крапиву

70 И подголовок свиньи копченой с разрезанным ухом,

Чтобы сыночек твой, мот, потрохов нажравшись гусиных,

Похоть свою услаждал, когда разгорятся в нем страсти,

Знатную девку обняв? А я-то пускай превращаюсь

В остов, когда у него, как у по´пы[207], отращено брюхо?

Душу корысти продай, торгуй и рыскай повсюду

По свету ты; и никто ловчей тебя каппадокийцев

Тучных не хлопает пусть, на высоком стоящих помосте[208].

Свой ты удвой капитал. — «Да он втрое, он вчетверо, даже

Вдесятеро наслоён; отметь, где конец положить мне».

80 Вот и нашелся, Хрисипп, твоего завершитель сорита[209].

Сенека Сатира на смерть императора Клавдия

^{4}Хочется мне поведать о том, что свершилось на небесах за три дня до октябрьских ид[210], в новый год, в начале благодатнейшего века. Ни обиды, ни лести никакой я не допущу. Это — правда. Спросите меня, откуда я все это знаю, так прежде всего, коль я не захочу, — не отвечу. Кто может меня заставить?

Я знаю, что получил свободу с того самого дня, как преставился тот, на ком оправдалась поговорка: «Родись либо царем, либо дураком». А захочется мне ответить — скажу, что´ придет в голову. Когда это видано, чтобы приводили к присяге историка? А уж если надо будет на кого сослаться, так спросите у того, кто видел, как уходила на небеса Друзилла; он-то вам и расскажет, что видел, как отправлялся в путь Клавдий, «шагами нетвердыми идя». Хочет — не хочет, а уж придется ему видеть, что´ свершается на небесах: он ведь смотритель Аппиевой дороги, а по ней, сам знаешь, отправлялись к богам и Божественный Август и Тиберий Цезарь. Спроси ты его с глазу на глаз — он тебе все расскажет; при всех — ни словом не обмолвится. Ведь с тех пор как присягнул он в сенате, что своими глазами видел, как возносилась на небо Друзилла, и такому его благовествованию никто не поверил, он торжественно зарекся ни о чем не доносить, пускай хоть на самой середине рынка убьют при нем человека. Так вот, что´ я от него слышал, то слово в слово и передаю, пусть он будет здоров и счастлив.

Феб уже путь сократил от восхода тогда до заката
Солнца, и темного сна длиннее часы вырастали;
Победоносно свое умножала Кинфия царство,
И обрывала зима безобразная сладкие яства
Осени пышной уже, и у Вакха, впадавшего в дряхлость,
Редкие гроздья срывал запоздалый тогда виноградарь.

Проще, пожалуй, сказать: был октябрь месяц, и три дня оставалось до октябрьских ид. Который был час, этого точно тебе не скажу: легче примирить друг с другом философов, чем часы; впрочем, случилось это так часу в шестом, в седьмом. «Экая деревенщина! — говоришь ты. — Все поэты не то что восходы и закаты описывают, а и самого полудня не оставляют в покое, а ты пренебрегаешь таким добрым часом!»

Уж половину пути отмерил Феб колесницей;
К ночи склоняясь, рукой сотрясал он усталою вожжи,
И по наклонной стезе низводил он закатное солнце.