Римская сатира

10 Сам же похабнее всех безобразников школы Сократа.

Правда, и шерсть у тебя на руках и косматые ноги

Дух непреклонный сулят, однакоже с гладкого зада

Врач у тебя отрезает, смеясь, бородавки большие.

Редко они говорят, велика у них похоть к молчанью;

Волосы бреют короче бровей[257]. Архигалл[258] Перибомий

Более их и правдив и честен: лицом и походкой

Он обличает порочность свою, — судьба в том повинна;

Этих жалка простота, им в безумстве самом — извиненье.

Хуже их те, что порочность громят словесами Геракла,

20 О добродетели речи ведут — и задницей крутят.

«Ты, виляющий Секст, тебя ли я буду стыдиться?

Чем же я хуже тебя? — бесчестный Варилл его спросит. —

Над кривоногим смеется прямой, и над неграми — белый;

Разве терпимо, когда мятежом возмущаются Гракхи?

Кто же смешал бы небо с землей и моря с небесами,

Ежели Верресу вор не по нраву, Милону — убийца.

Если развратников Клодий винит, Катилина — Цетега,

А триумвиры[259] не терпят проскрипций учителя Суллы?»

Был соблазнитель[260] такой, недавно запятнанный связью

30 Жуткою; восстановлял он законы суровые[261]; страшны

Были не только что людям они, но Венере и Марсу, —

При бесконечных абортах из плодного Юлии чрева,

Что извергало мясные комочки, схожие с дядей.

Значит, вполне по заслугам порочные все презирают

Деланых Скавров и, если задеть их, касаются тоже.

Раз одного из таких не стерпела Ларония — мрачных,

Вечно взывающих: «Где ты, закон о развратниках? Дремлешь?»

Молвит с усмешкой ему: «Счастливое время, когда ты

Нравы блюдешь — вся столица теперь стыдливость познает:

40 Третий свалился Катон с небеси. Только где покупаешь

Этот бальзам ты, которым несет от твоей волосатой

Шеи? Не постыдись — укажи мне хозяина лавки.

Но уж когда ворошить и законы и правила, — прежде

Всех надо вызвать закон Скантиниев; раньше взгляни ты

Да испытай-ка мужчин: проступки их хуже, чем наши;

Но выступают они во множестве, сомкнутым строем, —

Кроет разврат круговая порука. Средь нашего пола

Ни одного не найдешь безобразного столь же примера!

Мевия — Клувия, Флора — Катулла вовсе не любят.

50 И вот Гиспон отдается юнцам, от двояких излишеств

Чахнет. Мы тяжб не ведем, не знаем гражданского права.

Ваши суды не волнуем каким бы то ни было шумом.

Женщины редки борцы и рубцами пытаются редко;

Вы же прядете шерсть, наполняя мотками корзины;

Крутите лучше самой Пенелопы, ловчее Арахны

Веретено, на котором намотана тонкая нитка,

Как у любовницы грязной, сидящей на жалком чурбане.

Вот почему в завещанье вошел лишь отпущенник Гистра,

Много при жизни жене молодой отдававшего денег:

60 Будет богата она — сам-третей на широкой постели,

Замуж выходишь — молчи: драгоценности будут за тайну...

Так почему только нам приговор выносят суровый?

К воронам милостив суд, но он угнетает голубок».

Тут от Ларонии слов, очевидно правдивых, бежали

В трепете Стои сыны; налгала она разве? Другие

Всё станут делать, раз ты надеваешь прозрачные ткани,

Кретик, и в этой одежде громишь, к удивленью народа,

Всяческих Прокул, Поллит. Фабулла — распутница, правда:

Хочешь — осудят ее, и Карфинию тоже; однако

70 И подсудимая тоги такой не наденет. «Мне жарко:

Зноен июль!» Выступай нагишом: полоумным не стыдно;

Чем не одежда, в которой тебя — издавай ты законы —

Слушать бы стал победитель народ, заживляющий раны,

И побросавшая плуги толпа отдыхающих горцев.

Не закричишь ли ты сам, увидавши судью в этом платье?

Вряд ли прозрачная ткань к лицу свидетелю будет.

Неукротимый и строгий учитель свободы, ты, Кретик,

Виден насквозь! Эту язву привила дурная зараза,

Многим привьет и впредь,—точно в поле целое стадо

80 Падает из-за парши от одной лишь свиньи шелудивой

Или теряет свой цвет виноград от испорченной грозди.

Может быть, выкинешь ты еще что-нибудь хуже одежды:

Сразу никто не бывал негодяем: но мало-помалу

Примут тебя те, кто носят на лбу (даже дома) повязки

Длинные и украшают всю шею себе ожерельем,

Брюхом свиньи молодой и объемистой чашей справляя

Доброй богини обряд; но они, извращая обычай,

Гонят всех женщин прочь, не давая ступить на пороги;

Только мужчинам доступен алтарь божества. «Убирайтесь,

90 Непосвященные! — слышен их крик — здесь флейтам не место!»

Так же вот, факелы скрыв, справляли оргии бапты;

Чтили они Котитб — афинянку, чтили без меры.

Тот, натерев себе брови размоченной сажей, иголкой

Их продолжает кривой и красит ресницы, моргая

Сильно глазами, а тот из приапа[262] стеклянного пьет и

Пряди отросших волос в золоченую сетку вправляет,

В тонкую желтую ткань разодетый иль в синюю с клеткой,

Как господин, и рабы по-женски клянутся Юноной.

Зеркало держит иной, — эту ношу миньона Отона, —

100 С Актора будто добычу, аврунка: смотрелся в него он

Вооруженный, когда приказал уже двигать знамена.

Дело достойно анналов, достойно истории новой:

Зеркало заняло место в обозе гражданских сражений!

Ясно, лишь высший вождь способен и Гальбу угробить

И обеспечить за кожей уход; лишь гражданская доблесть

На Бебриакских полях и к дворцовой добыче стремится

И покрывает лицо размазанным мякишем хлеба,

Как не умела ни лучник Ассирии Семирамида,