Римская цивилизация

Что Цицерона следует причислить к последним борцам за гибнущее великое дело, это чувствовали хорошо ближайшие к нему поколения. Одно из любопытнейших свидетельств в этом смысле мы находим у второстепенного писателя императорской эпохи, Веллея Патеркула, офицера, составившего очерк преимущественно внешней истории Рима. Веллей пишет при Тиберии среди укрепившегося монархического порядка; у него нет республиканских иллюзий, но есть уважение к великому прошлому свободной когда-то страны. Среди его сжатых деловых строк мы находим неожиданно такое отступление по поводу проскрипций Антония и Октавиана в 43 г.: «Самым позорным делом этой поры было то, что Цезарь (Октавиан) согласился объявить в опале Цицерона, что Цицерон вообще был поставлен на список осужденных. Преступным актом Антоний отрубил ту голову, которая служила гласом общества; никто не стал на защиту человека, в течение долгих лет бывшего защитой республики и отдельных граждан. Но ты ничего не добился, Антоний, – и я должен, нарушая свой рассказ, сказать это и дать выход глубокому негодованию – повторяю я, ничего ты не добился, поставив цену за убийство этой светлой головы и этих небесных уст и присудив к смерти человека, который был великим консулом и оберегателем республики. Отнял ты у Цицерона немного: беспокойные дни, старость и жизнь, которая при твоем царствовании была бы гораздо хуже, чем смерть под твоей опалой; славу же дел и речей его ты не только не уничтожил, а еще возвеличил. Он живет и будет жить в памяти всех веков; и пока останется невредимым то соединение элементов, созданных судьбой или провидением, которое он, чуть ли не единственный из римлян, понял своим умом и осветил своим талантом и красноречием, до тех пор будет неразлучным спутником Рима цицероновское слово; и все потомство будет удивляться его речам, направленным против тебя, и проклинать твой поступок; скорее исчезнет со света род человеческий, чем имя этого человека»[60].

В прокламации триумвиры говорили о великом Цезаре, о государственной необходимости, о своей умеренности в казнях, но признавались, что должны сделать уступку жажде мщения, которою горит оскорбленное цереубийцами войско. Они объявили смерть не только опальным, но и всем, кто будет их укрывать или каким-нибудь образом помогать им.

Началась резня, которая по своей систематической настойчивости далеко превзошла Сулловы проскрипции и убийства. Историк междоусобных войн, при своей наклонности к драматизму, не мог не рассказать потомству наиболее трогательных или, напротив, отталкивающих эпизодов гибели от свирепствующей гидры военной реакции. Он приводит случай подлой выдачи опальных домашними, женами, братьями, сыновьями, которым хотелось скорее добраться до наследства; приводит примеры верности родственников и друзей, скрывавших опального с опасностью для своей жизни, случаи самопожертвования и жажды неразлучной смерти вместе с осужденными; самые различные характеры, самые разнообразные коллизии выступают перед нами; страшный разрез точно обнажает сразу человеческое общество с его слабостями и великими чертами духа. Кто успел предупредить рыщущих всюду убийц, центурионов и солдат, кончает самоубийством. Между самоубийцами оказался герой великой Союзнической войны 90 г. самнит Стаций, каким-то чудом уцелевший среди всех превратностей своей несчастной родины. Голова восьмидесятилетнего старика понадобилась триумвирам, потому что у него было порядочное состояние. Но Стаций ушел от своей судьбы и кончил наподобие своих старых товарищей, погибавших на самодельных кострах, чтобы не достаться врагу: он открыл свой дворец рабам и соседям на разграбление; раскидал толпе на улицу все драгоценности, зажег опустелое здание и сгорел в нем сам.

В проскрипциях 43 г. жестоко пострадала старинная аристократия; погибло около 300 сенаторов. Результаты этой резни, крупнейшей в римской истории, вместе с гибелью в 42 г. республиканских семей, бежавших к Бруту и Кассию, выражаются особенно ясно в полном исчезновении ко времени империи целого ряда фамилий, игравших роль в последние два века республики. Исследователь истории сената, Виллемс, сравнивает состав его в два момента, которые, в сущности, отстоят один от другого только на 25 лет; он рассматривает сенат 55-го и 29 г., но в промежутке как раз приходятся вторая и третья гражданские войны, а также систематические убийства, совершенные триумвирами. Если принять во внимание неполноту и отрывочность сведений, результаты будут довольно резки: из 52 фамилий, замеченных под 55 годом, остались к 29 г. 30; из 22 пропавших 18 вовсе исчезли, 4 сошли на низший ранг.

В опалах и убийствах сильно был захвачен также класс всадников. Аппиан насчитывает число убитых из их среды до 2000. Множество лиц, совершенно неизвестных в политической жизни, попали в списки исключительно из-за своего богатства; проскрипции были самым откровенным видом конфискации и средством финансового вымогательства.