Римские рассказы

- Нет мое... ведь сижу на нем я.

- Но вы заняли его как раз, когда я садилась... Все это видели. Как можно так вести себя?

- Как надо, так и веду.

- Синьорина, - голос девушки был мягок, но решителен, - встаньте, не то я позову контролера.

Угроза вызвать контролера в этой тесноте была просто смехотворной. И Пина в самом деле громко расхохоталась. Тогда девушка, пытаясь взять ее за руку, сказала:

- Встаньте, синьорина!

Но Пина больно ударила ее по руке:

- Руки прочь!

Тут вмешался отец девушки - старик с седыми усами, в рубашке с отложным воротником, обнажавшей его морщинистую шею.

- Синьорина, вы поступили очень дурно, ударив мою дочь... тем более, что она права... так что встаньте.

- А ты кто такой?

- Человек, который мог бы быть вашим отцом.

- Моим отцом? Ты хочешь сказать - моим дедушкой? Что нужно от меня этому старикашке? - она обращалась к тем, кто смотрел на эту сцену и, как я заметил, вовсе не смеялся.

- Синьорина, вы должны уступить место, - теперь старик властно повысил голос.

И тотчас же Пина пронзительно закричала:

- Маурицио!

Маурицио - это я. Нехотя, понимая, что Пина неправа - а впрочем, даже если бы она и была права, все равно мне приходилось выступать против старого человека и выглядеть нахалом, - я подошел к нему и вяло проговорил:

- Послушайте, я советую вам не настаивать.

Он посмотрел на меня, пораженный, покачал головой, потом сказал:

- Ну, что ж... Видно, нет уже на свете воспитанных людей. - И он вернулся к своей дочери.

Вокруг нас поднялся возмущенный ропот. Кто-то сказал:

- Хорошенькое дело... спорить со старым человеком... Уж хоть бы с возрастом посчитался.

Какой-то юноша встал и уступил девушке место:

- Синьорина, прошу вас, садитесь, - и посмотрел на меня с вызовом.

Я ничего не сказал, но весь кипел от злости, я был зол не столько на юношу, который, в конце концов, лишь показал свою воспитанность, сколько на Пину. Так, в молчании, под недобрыми взглядами всех пассажиров, мы с божьей помощью добрались до Остии.

На набережной я сказал Пине:

- Имей в виду, роль нахала мне вовсе не нравится... Все смотрели на нас со злобой и были правы.

- А мне на всех наплевать! Захотела сесть и села.

Мы подошли к купальням. Господи Иисусе, сколько народу! С каким трудом мы пробирались между голых тел, лежавших на солнце: буквально некуда было ступить. Служитель при купальнях предупредил нас, что нам придется устроиться в одной кабине с какими-то людьми. Пина нахмурилась, но ничего не сказала. Мы подошли к кабине. Она была занята семейством: отец и мать, оба толстые и пожилые, и двое детей - хорошенькая девушка, тоненькая, как тростиночка, и смуглый юноша лет двадцати. Они оказались очень милыми людьми и тотчас же наперебой принялись приглашать нас: пожалуйста, устраивайтесь, входите. Пина, которой не понравилось, что она должна делить с кем-то кабину, резко ответила:

- Мы и без вашего приглашения устроились бы.

Все четверо раскрыли рты от изумления. Девушка ехидно заметила:

- Какая принцесса пожаловала!

Пина оставалась некоторое время в кабине, а как только она вышла, раздался крик девушки:

- Мое платье!

Я увидел, что Пина, чтобы повесить свои вещи, бросила платье девушки на стул, скомкав его. Девушка вошла в кабину, взяла свое платье и повесила его поверх вещей Пины. Тогда Пина схватила ее платье и бросила на землю:

- Я не желаю, чтобы эти тряпки висели на моих вещах.

- Поднимите мое платье! - сказала девушка дрожащим голосом.

- Да ты, деточка, просто дура... И пальцем не пошевелю.

- Нет, вы поднимете!

Они стояли друг против друга, как два молодых петушка, и обе были очень хороши. Родители вскочили. Мать сказала:

- Как пришла, так только и знает, что скандалить.

Отец ворчал:

- Что это за манеры... Куда мы попали?

На этот раз я понял, что Пина зашла слишком далеко. Я вошел в кабину, поднял платье и спросил у девушки:

- Синьорина, куда прикажете его повесить?

Девушка, смягчившись, сказала, чтобы я повесил его на платье матери. Так я и сделал. Потом я закрылся в кабине и переоделся. Когда я вышел, то увидел, что Пина направляется к морю вместе с братом девушки. Они разговаривали и смеялись. Я понял, что Пина обозлилась за то, что я поднял платье, и хочет наказать меня. Но я все-таки подошел к ним и предложил:

- Пина, пойдем искупаемся?

- Иди сам... я пойду с... между прочим, как вас зовут?

- Лучано.

- Я пойду с Лучано.

Я ничего не сказал и пошел купаться один. Они побрели по пляжу вдоль берега и скоро скрылись из глаз. После купанья я обсох на песке и вернулся к кабине. Семья уже сидела за столом, на котором было полно всяких свертков, и завтракала. В сторонке Пина листала журнал. Она спросила обычным голосом:

- Может быть, мы тоже поедим?

Я взял сверток с завтраком и сел возле нее на ступеньки кабины. Развернул пакет, дал ей бутерброд, она его раскрыла и возмущенным голосом сказала:

- Что это такое? Ведь ты знаешь, что я не люблю ветчины!

- Но, Пина...

- Нет, я не стану есть!

- Синьорина, сделайте одолжение. - Юноша, под неодобрительными взглядами семьи, протянул ей бутерброд с холодной телятиной.