Римские рассказы

И опять она помчалась вперед, растрепанная, тяжело дыша, словно ноги сами ее несли. Добрались мы до площади Святых Апостолов. Церковь тут была открыта. Вошли мы, видим - большая, просторная, света мало. Жена шепчет:

- Вот подходящее место.

Решительно прошла в один из боковых приделов, положила малыша на скамью и, не перекрестившись, не помолившись, даже не поцеловав его в лобик, бросилась к выходу, словно у нее земля горела под ногами. Но едва она сделала несколько шагов, как раздался отчаянный рев на всю церковь. Подошел час кормления, а младенец свое время знал и заплакал от голода. Жена моя будто голову потеряла от этого громкого плача: она сначала рванулась к двери, потом кинулась обратно - все бегом - и, не подумав, где находится, уселась на скамью, схватила ребенка на руки и расстегнулась, чтобы покормить его. Но только она дала ему грудь и малыш, вцепившись в нее обеими ручонками, принялся сосать, словно настоящий волчонок, как послышался грубый окрик:

- В доме божьем таких вещей не делают... Пошли прочь отсюда, идите на улицу!

Это был пономарь, старикашка с седой бородкой, голос у него был здоровей, чем он сам. Жена моя встала, кое-как прикрыла грудь и голову ребенка, да и говорит:

- Но ведь Мадонна на картинах... она всегда с ребенком у груди.

А он ей:

- Ты еще хотела с Мадонной равняться, бесстыдница.

В общем, ушли мы из этой церкви и уселись в скверике на площади Венеции. Там жена моя снова дала грудь ребенку, и он, насосавшись досыта, уснул.

Тем временем настал вечер, стемнело. Церкви позакрывались, а мы сидели усталые, замученные, и ничего нам в голову не приходило. Меня просто отчаяние взяло при мысли, что мы столько сил убиваем на такое дело, какого и затевать-то не следовало. Я говорю жене:

- Послушай, поздно уж, я больше не могу, надо, наконец, решиться.

Она отвечает зло:

- Это твой сын, твоя кровь... Что же ты хочешь - бросить его так, в уголке, словно сверток с объедками для кошек!

- Нет, - говорю, - но такие вещи надо или уж сразу делать, не раздумывая, либо не делать совсем.

А она:

- Ты попросту боишься, что я передумаю и отнесу его домой... Все вы, мужчины, трусы!

Я вижу, что ей сейчас перечить нельзя, и говорю примирительно:

- Я тебя понимаю, не беспокойся, но пойми и ты: что бы с ним ни случилось, все будет лучше, чем расти ему в Тормаранчо, в нашей лачуге без кухни и отхожего места: зимой в ней черви, а летом мухи.

Она на этот раз ничего не сказала.

Пошли мы, сами не зная куда, по виа Национале, вверх, к башне Нерона. За ней, немного подальше, есть улочка, совсем пустынная. Вижу: там у одного подъезда стоит закрытая серая машина, пустая. Я сразу сообразил: подошел к машине, повернул ручку - дверца открылась. Я говорю жене:

- Скорей, вот удобный случай, клади его на заднее сиденье.

Она послушалась, положила ребенка, и я захлопнул дверцу. Все это мы проделали в один миг, нас никто не видел; потом я схватил ее под руку, и мы побежали к площади Квиринале *.

* Площадь, где находится Квиринал - бывший королевский дворец. - Прим. перев.

Площадь была пустая и темная. Только у дворца горело несколько фонарей, и в ночи за парапетом сверкали огни Рима. Жена подошла к фонтану возле обелиска, села на скамеечку, скрючилась вся и, отвернувшись от меня, вдруг как заплачет,

Я говорю:

- Ну что тебя так разбирает?

А она:

- Теперь, когда я его оставила, мне так пусто... мне его не хватает здесь, на груди, где он лежал.

Я говорю:

- Понятно, конечно... Но это у тебя пройдет.

Она пожала плечами и продолжала плакать. И вдруг слезы у нее высохли, ну, как высыхает дождь на мостовой, когда подует ветер. Она вскочила да как закричит в ярости, тыча пальцем на дворец:

- А теперь я пойду туда, доберусь до короля и все ему выскажу!

- Стой! - кричу я, хватая ее за руку. - Ты что, с ума сошла?.. Не знаешь, что короля давно нет?

А она:

- А мне все равно... Скажу тому, кто сидит на его месте. Кто-нибудь да есть там!

Словом, она бросилась к подъезду и наверняка устроила бы скандал, если бы я не завопил в отчаянии:

- Послушай, я передумал... Вернемся к машине и возьмем ребенка... Оставим его себе. Не все ли равно - одним больше, одним меньше.

Эта мысль, видать, у нее все время сидела в голове и разом вытеснила выдумку про короля.

- Да там ли он еще? - говорит она и бросается в ту улочку с серой машиной.

- Еще бы, - говорю, - ведь и пяти минут не прошло.

И правда, машина была еще там. Но в тот самый миг,

как жена моя открыла дверцу, из подъезда выскочил мужчина средних лет, низенький, с холеным лицом, и закричал:

- Стой! Стой! Что вам надо в моей машине?

- Мне надо забрать свое, - ответила жена, не оборачиваясь, и наклонилась, чтобы взять ребенка с сиденья.

Но мужчина не унимался:

- Что вы там берете? Это моя машина... Поняли? Моя!

Надо было вам видеть тогда мою жену! Она выпрямилась да как накинется на него:

- Кто у тебя что берет? Не бойся, ничего у тебя не возьмут, а на твою машину мне наплевать... Вот гляди,

И она вправду плюнула на дверцу.

- А этот сверток?.. - начал тот растерянно.

А она:

- Это не сверток... Это сын мой... Смотри!