Римские заметки

В его текстах очень мало цитат из псалмов, но все они пронизаны той же страстностью, что и псалмы Давидовы. Страстностью человека, который любит и умеет сопротивляться неподвижной силе материала – камня или обстоятельств, житейских трудностей и человеческих слабостей и болезней. Глубокий старик, Микеланджело уже с трудом держится на ногах, плохо видит и задыхается, потому что его сердце совсем ослабло, но продолжает работать. И это у него получается! Старость Микеланджело – это совсем особая тема. Художник побеждает плоть и как бы вырастает из неё, обнаруживая в себе все новые сверхприродные ресурсы – силу, которая, по слову апостола Павла, в немощи совершается, силу, что исходит только от Бога.

I’ parlo a te, Signore… «Господи, к Тебе взываю…»

и далее Miserere di me… «Помилуй меня…».

И снова: Signor, soccorso tu mi fusti e guida, onde l’anima mia ancor si fida… di aita… «Господи, Ты мне был помощью и вождем, поэтому душа моя и сейчас полагается на Твою помощь».

И так далее. В таких и похожих словах обращался к Богу Микеланджело незадолго до смерти, почти цитируя латинский гимн Dies irae, где практически в тех же словах, что используются у Буонарроти, средневековый поэт умоляет Судию о пощаде.

Удивительное открытие Микеланджело заключается в том, что он научился преодолевать боль, тоску и отчаянье благодаря своему нечеловечески тяжелому труду. Однако это возможно только в том случае, если веришь в Бога. Если с Ним тебя связывают абсолютно личные отношения. Личная перед Ним распростертость и одновременно какое‑то бесстрашие обращаться к Нему на «ты». Именно это есть у Микеланджело. Dio devotamente… Есть среди фрагментов у него и такой, почти не переводимый, потому что состоит только из двух слов «Бог» и «благоговейно». Но вероятно, именно два слова, как никакие другие, полно характеризуют великого художника и его веру.

Только вера помогает вырваться из бездны отчаянья, в которую неминуемо срывается мыслящий человек, особенно в те эпохи, когда всё кругом так быстро меняется, и то, что казалось ещё вчера чем‑то абсолютным, уже сегодня оказывается опровергнутым и отвергнутым самою жизнью. Omnia mutantur – в жизни меняется всё, причем невероятно быстро. Самим собою остаётся (во всяком случае, должен оставаться) только человек, ибо его личные отношения с Богом зависят только от него самого и от его личной честности и открытости.

Жить трудно и временами страшно, а поэтому только молитва и её сила удерживают нас, в сущности, всегда висящих над бездной. Микеланджело прекрасно сказал об этом в своём «Страшном суде», когда в нижней части фрески слева изобразил двух грешников, которых на небо своею мощной мускулистою дланью бесплотный ангел словно на канате поднимает за чётки, что они крепко держат в руках.

А откуда‑то сверху из‑под самого потолка капеллы льется ослепительный свет: это в ярком пятне зримо сияет «Дух в виде голубине» или Spiritus tamquam columba, как говорится в Евангелии от Марка. Только сегодня посетитель Сикстинской капеллы этого не увидит. Голубь в оригинале до нас не дошёл. Память о том, что Микеланджело изобразил его именно здесь, сохранил Марчелло Венусти, который еще при жизни Микеланджело сделал точную копию «Страшного суда», хранящуюся ныне в музее Каподимонте в Неаполе.

Fidem rectumque, или «верность справедливости»

Тема большого, в нравственном смысле этого слова, закона, что чем‑то принципиально отличается от тех законов, которыми руководствуются люди в обыденной жизни или судьи, когда наказывают преступников, и так далее, – эта тема большого закона присуща не только Священному Писанию, но античной культуре.

На рубеже VII‑VIII вв. до н. э. греческий поэт Гесиод, цитатой из которого Осип Мандельштам взял слова «на каменных отрогах Пиэрии водили музы первый хоровод») рассказывает в своей поэме «Труды и дни» о том, как началось становление человечества. Так рождается первая в истории европейской цивилизации историософская схема.

«Создали, прежде всего, – говорит Гесиод, – поколенья людей золотое вечно живущие боги». Жили люди со спокойной и ясной душой, «недостаток был им ни в чем не известен, большой урожай и обильный давали сами собой хлебодарные земли».

Если сравнивать это место из Гесиода с первыми главами Книги Бытия, то можно легко понять, что так живет в саду Эдемском Адам. Ибо Бог дал ему «всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево», и только после изгнания из рая он был обречен возделывать землю, из которой взят и в поте лица есть хлеб свой. Таким образом, представления о временах, когда урожай «давали сами собой хлебодарные земли», присуще как библейскому рассказу об Эдеме, так и представлениям древних греков о Золотом веке, что сохранены Гесиодом.