Римский орел

Экзаменовка пошла. Задания были достаточно сложные, но Макрон, запинаясь, пыхтя, с честью с ними справлялся. Продравшись через такие дебри, как «крепостной вал», «часовой» и «метательное копье», он облегченно вздохнул, а Катон вновь погрузился в раздумья. Если часовой оправится от ранения, кольцо расследования начнет смыкаться. Можно не сомневаться, что оно очень скоро сомкнется, и что тогда? Пытки? Пытки, невыносимые страдания, самооговор, унизительная смерть перед строем. Правда, если с Лавинией все в порядке, она наверняка подтвердит, что он мало в чем виноват, если только… Он вновь сбился с шага, ибо мысль была неприятной. Если только она не побоится впутываться в столь опасное дело. А что сделает Флавия? В конце концов, все с ее попустительства и пошло. Она ему — друг, но притом и супруга легата. И совсем не исключено, что супруга легата возьмет сторону своей служанки. Ровно по тем же соображениям, что и та. А он шагает тут и не знает, как все там развивается — у него за спиной.

— Катон?

Он вздрогнул.

— Да, командир?

— Этот человек, которого нам нужно встретить…

— Нарцисс?

— Тише, — буркнул Макрон. — Ребятам, что сзади, не положено знать его имя.

— Прошу прощения, командир. Так что же ты хочешь спросить?

— Тебе доводилось встречать его во дворце?

— Да, командир. Он был близким другом отца, или, по крайней мере, считался таким. Пока не взлетел много выше.

— Расскажи мне о нем, — попросил Макрон и пояснил, заметив вопрос на лице своего оптиона: — Я хочу знать, каков он, чтобы не дать маху при встрече. Ну там, не разозлить его из-за какой-нибудь ерунды. Как-никак, он дружок императора, понимаешь? Нет, не то что бы я боялся его или решил к нему подольститься, ты ведь знаешь, такая хрень не по мне. Просто мне хочется, чтобы он, находясь на нашем попечении, был всем доволен. Думаю, нам это вовсе не повредит.

Катон задумался. Задача была непростая. О Нарциссе он знал очень много нелестного, но понимал, что распространяться об этом нельзя. А его холодность к отцу в последние годы не оставляла сомнений, что никакое приятельство прежнего времени не позволяет рассчитывать чьим-то там отпрыскам даже на тень покровительства со стороны столь влиятельного лица. И то сказать, ведь к его мнению прислушивается сам император. Чуть ли не больше, чем к мнению Мессалины, своей беспутной и амбициозной жены.

— Ну?

— Это — большой человек. Я хочу сказать, весьма выдающийся. Правда, со стороны он может показаться несколько высокомерным и замкнутым, но лишь потому, что несет на своих плечах слишком тяжкое бремя. Раньше рабы во дворце говорили, что у него больше мозгов, чем у всех. — Катон помолчал. — Короче, уважать его можно, — подытожил он и умолк, не вполне уверенный в справедливости своего заключения.

— Что ж, все это прекрасно, да только не то. Я хочу знать, можно ли мне с ним поладить?

— Поладить?

— Ну да, я имею в виду, свойский ли он малый? Любит ли выпить, ценит ли шутки? Я, например, нашел бы чем его позабавить.

— Нет, командир. Он не поймет. Не пытайся развлечь его, ладно? — Катон передернулся, представив, как покоробят утонченного сибарита грубые шуточки на солдатский манер. — Оставайся собой, командир. Просто делай, что должен. А когда вам придется общаться, побольше молчи.

ГЛАВА 25

Флавия сидела за складным рабочим столом своего отлучившегося куда-то супруга. Из соседнего отсека доносился смех Тита, с визгом отбивавшегося от пытавшейся накормить его завтраком няньки. Время катастрофически уходило, и как-то, хотя бы урывками, надо было наверстывать то, что не успелось на Рейне. Теперь она набрасывала послание дальнему родственнику, командиру кавалерийского подразделения, с которым рассчитывала увидеться по прибытии в Гесориакум, а на очереди у нее были письма римским друзьям, тем, кого следовало уведомить о своем возвращении. Также имелась настоятельная потребность черкнуть пару строк управляющим дома на холме Квиринал и виллы в Кампании. И городской особняк, и усадьба должны быть готовы к приезду хозяйки. Впрочем, все перечисленное не требовало особых усилий, кроме того, чем она занималась прямо сейчас. Часто обмакивая в чернила кончик пера, Флавия продолжала писать, останавливаясь порой, чтобы скопировать тот или иной фрагмент развернутой перед ней карты.

Через какое-то время с улицы донеслись голоса, и ей едва удалось спрятать свою работу под ворохом других документов. В палатку размашистым шагом вошел Веспасиан. Флавия улыбнулась и, отложив стило, поднялась, чтобы поцеловать мужа.

— Боюсь, дорогая, тебе придется прерваться, — сказал тот с нотками извинения в голосе. — Даже жене легата не позволено задерживать легион.

— Но разве ты не позволишь мне хотя бы прийти в себя после суматохи прошедшей ночи?

— Прийти в себя… от чего? Это армия, солдаты спят мало.

— Я не служу в армии, — возразила Флавия.

— Нет, но ты делишь с ней ложе.