Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников

Она упала перед ним на колени и сказала:

— Достославный Ринальдини! Сколь же благородно, сколь возвышенно ты поступил!

— Не говори со мной в таком тоне.

— Скажи мне правду! Ты действительно больше не предводитель этих людей?

— Нет.

— Но живешь среди них?

— Это не моя вина. Я не вправе вернуться в добропорядочное общество.

— И тебе жаль? Так оставайся в твоих долинах, живи мирно среди скал. Что ты найдешь в человеческом обществе, тем легко можно пренебречь. О, если б мне посчастливилось жить в тихом одиночестве.

— Разве ты не можешь отправиться к старцу из Фронтейи? — спросил Ринальдо.

— Ты его знаешь?

— Я видел его, говорил с ним. Он многое мне рассказал и показал — но разве посмел бы я сказать: я его знаю! А ты знаешь его, Олимпия?

— Я никогда не говорила с ним, не видела его и все-таки полагаю, что знаю его.

— Этого державного, таинственного старца?

— Он даже больше, чем державный и таинственный. Ты был для него всегда желанной целью. Ты был звеном в цепи, которое он искал. Он нашел тебя прежде, чем ты это понял. Ты был его достоянием еще до того, как вы увиделись.

— Что ты говоришь?

— То, что знаю.

Она, сказав это, улыбнулась так, как улыбнулась бы сама достоверность.

Ринальдо, устремив взгляд в землю, спросил:

— А не принадлежал ли капитан также к цепи старца из Фронтейи?

— Он — отпавшее звено.

— На какие средства он живет?

— Совершает рискованные сделки, играет, творит всякую чернокнижную ерундистику.

— Почему же ты опять соединила с ним свою судьбу, Олимпия?

— Из-за безденежья.

— А твои связи в аристократическом обществе?

— Необходимостью приобретены, капризом разорваны.

— Что ты собираешься теперь делать, Олимпия?

— Броситься в твои объятия, остаться с тобой, вплоть до смерти. С тобой рядом хочу сражаться…

— Но я больше не сражаюсь. Свое оружие я хочу обменять на кирку и лопату.

— И стать отшельником?

— Этого я хочу.

— Так я пойду с тобой в скит. В моих объятиях ты отдохнешь от зноя и трудов дня. Я подкреплю и освежу тебя, как заботливая хозяйка, едой и питьем, и в нашем уединении всегда будет царить тихая радость. Идем, Ринальдо, двинемся в путь к мирному убежищу счастья. Ничто не покажется мне трудным, я со всем смирюсь. Любовь к тебе сделала меня нетребовательной, уверенной, счастливой.

— Ты размечталась!

— Но я же с тобой, Ринальдо!

Он сжал ее в объятиях.

Постепенно в палатке воцарился покой. Бурные объяснения остались позади.

Луиджино знал, что делать гостеприимному хозяину. Он приказал нести в палатку все, чем богаты были кухня и погреб. Никто не прислуживал Ринальдо и Олимпии, не мешал их трапезе. Они оставались без свидетелей, предоставленные своим чувствам.

Неожиданно с треском вылетела пробка от шампанского и угодила прелестной донне в лоб. Они рассмеялись и… распили шампанское.

— Сладостное блаженство, — сказала Олимпия, наполняя бокалы, — редко обходится без подтрунивания. Но это делает его еще отрадней, обольстительней и даже — желанней!

Однако спокойствие хрупко. Как раз в эту минуту в палатку довольно шумно вошел Луиджино и сказал:

— Мои люди набрели на паломницу, которая знает Лодовико.

— Это Роза! — воскликнул Ринальдо, вскочил, выбежал из палатки и впрямь попал в объятия Розы.

Радость их встречи не поддается описанию. Роза, спасшаяся в ту кровавую ночь в Калабрии, долго жила в глухих местах, потом отправилась в Сицилию, где в одежде паломницы исходила все пустынные долины, чтобы отыскать наконец Ринальдо.

Олимпия повела себя очень умно, а Роза не в силах была скрыть своих подозрений. Она призналась Ринальдо, чего она опасается, и он попытался по возможности ее успокоить.

Луиджино все присматривался да прикидывал, что и как, и когда остался с Ринальдо наедине, то позволил себе высказать ему свое мнение.

— Я вижу, атаман, что права молва, расписывая тебя как женолюба.

— Быть может, молва преувеличивает?

— Не хочу о том судить. Но думаю, что тебе не подобает тратить попусту время на женщин.

— А ты женоненавистник?

— Нет. Но моя дружба принадлежит им только на несколько мгновений, когда меня застает врасплох страсть, что свойственна нам от природы. На этом все кончается. Мы с тобой живем в мире, в котором мы не в состоянии дать женщине ни дома, ни очага. Наших детей мы не можем вырастить. А если вырастим, то для чего? Для нашего ремесла? В большой мир мы им вход заказать не можем. Так что же, воспитывать их на радость палачу?

— Так давай оставим наше ремесло. У меня есть сокровища, хорошо упрятанные. Канарские острова, с их изумительным климатом, восхитительные долины, тихие поляны зовут нас к себе. Женись и следуй за мной.

— На это я решиться не в силах.

— Почему нет?

— Я боюсь покоя, он пробуждает мою совесть. А ты разве нет, Ринальдо?

— Сердце мое готово к покаянию. Я слышу его умиротворяющий голос и подчиняюсь его призывам.

— А что оно может сделать? Разве станет несовершившимся то, что совершилось?

— Оно может возместить убытки.

— Сколько же, Ринальдо, заплатит оно за пожары, грабежи и кровь?

— Столько, сколько потребуется, чтобы покаяться.