Ринг за колючей проволокой

В железном кузове теснота. Заключенные сидят на корточках, плотно прижавшись друг к другу. Куда везут, – никто не знает. Высокие борта не позволяют смотреть по сторонам. Чистое безоблачное небо слепит глаза. Андрей ничего не слышит. И в бессильной злобе кусает губы: «Сволочи! Человек еще жив… Эх, Усман…»

Автомобили, покачиваясь на рессорах, карабкаются в гору. На поворотах или спусках заключенным удается увидеть вершину горы, поросшую ярко-зелеными хвойными деревьями, клочки полей.

Примерно через полчаса машины остановились.

– Пришвартовались, – сказал Костя.

– И это неплохо, – заметил Сашка Песовский. – Может быть, сегодня еще покормят.

– Выходи! Шнель!

Первое, что увидели узники, когда их высадили, был высокий памятник. На цементном пьедестале возвышалась бесформенная глыба горного камня. На камне высечена надпись.

– «Сооружено в 1934 году. Хайль Гитлер!» – вслух прочел Пельцер.

Возле памятника узников согнали в колонну. Трупы сложили отдельно. Андрей попытался взять полумертвого Усмана, но на него обрушился град ударов.

– Назад!

От памятника дорога поднималась вверх, в гору. По обе стороны в зелени садов темнели кирпичные дома с длинными узкими окнами и острыми крышами. Впереди, почти у самой вершины, словно большие коробки, возвышались казармы. Рядом с ними был виден гараж и солдатская кухня. Ее узнали по ароматному запаху. Сашка потянул носом и определил:

– Жаркое. И со свининой. Готов поспорить.

Но охотников заключать пари не нашлось.

Четко отбивая шаг подковами сапог, подошел взвод солдат. Сытые, мордастые. Костя толкнул локтем Андрея: держи ухо востро – эсэсовцы! Многие из них вели на длинных кожаных поводках серых овчарок. Псы рвались к измученным людям, угрожающе рычали.

«С такой сразу не справишься», – подумал Андрей.

Эсэсовцы стали перестраивать пленных, разбивать на отдельные группы. Многие узники не понимали приказаний. На них посыпались удары дубинками.

Подполковник Иван Иванович в группу Андрея не попал.

Заключенных колонной по пять человек в ряд повели к лагерю по широкой мощенной белым камнем дороге, обсаженной деревьями. Впереди темнел какой-то странный бугор. Когда подошли ближе, у Андрея мурашки побежали по спине: это была огромная, величиною с трехэтажный дом, куча стоптанных деревянных башмаков, ботинок, женских туфель. Узники притихли. Каждый понял, что обувь принадлежала тем, кого уже нет в живых…

Дорога уперлась в большую арку, облицованную черным и розовым мрамором. Когда подошли ближе, Андрей рассмотрел на арке каменное изображение совы: герб Бухенвальда. Чуть ниже виднелась надпись. Андрей незаметно толкнул старого одессита:

– Переведи.

Пельцер поднял голову и тихо прочел:

– «Прав ты или не прав, для нашего государства это не играет никакой роли. Гиммлер».

Узники переглянулись.

– Вот он – их «новый порядок», – Андрей зло усмехнулся.

– Тише, – Костя дернул боксера за рукав, – не ершись, а то тебя на крючок словят.

Арку с двух сторон подпирали приземистые кирпичные здания с черепичными крышами. У того, что слева, – маленькие окошки, охваченные когтями решеток. Все поняли – карцер. У здания справа – высокие окна. Видимо, канцелярия. Над аркой, соединяя здания, возвышалась квадратная двухэтажная башня. В ее нижнем этаже из окон выглядывали тупые морды пулеметов и скорострельная пушка. На втором этаже – большие часы. Башня увенчана конусной крышей, над которой торчал шпиль. На нем лениво колыхалось эсэсовское знамя со свастикой. Что еще увидал Андрей? То, что и в других концлагерях: ряды железобетонных мачт, между которыми натянута густая сетка из колючей проволоки; высокие сторожевые башни; контрольные полосы, усыпанные желтым песком; блиндажи, и снова колючая проволока.

Последовала команда снять шапки:

– Мютцен ап!

В тот же момент эсэсовский офицер ударом хлыста сбил шапку у переднего заключенного. Андрей и другие узники сорвали свои головные уборы. Офицер, оскалив желтые редкие зубы, потряс хлыстом:

– Это есть мой переводчик!

Усталые и голодные люди подтянулись, подравнялись.

Пельцер на секунду замедлил шаги и прочел надпись на железной решетке:

– «Эдэм дас зайне» – «Каждому свое».

Бурзенко, хотя и не разбирался в расистской теории, правильно понял, что хотели сказать фашисты этим изречением: они, гитлеровцы, «высшая раса», должны управлять миром, а все остальные люди являются «низшей расой». Им – вечное рабство, пожизненная каторга, смерть за колючей проволокой…

На небольшое крыльцо лагерной канцелярии вышли трое: лагерфюрер капитан СС Макс Шуберт, начальник конвоя Фишер и Кушнир-Кушнарев. Узники притихли.