Ринг за колючей проволокой

– Каспий можно напоить! Напоить хорошей, пресной водой. Всю свою жизнь я посвятил проблеме Каспия, и только здесь, здесь мне пришла в голову эта мысль. Как… Как же я раньше не додумался! Смотрите, как все просто, – кусок извести заскользил по крышке стола. – Северные реки: Печора, Вычегда, Северная Двина и даже вот эта маленькая Мезень. Миллионы кубометров выбрасываются в Ледовитый океан. А если эту воду повернуть к Каспию. Как? Это действительно трудно, но необходимо. Создать плотины, прорыть каналы и через Вычегду направить часть стока северных рек в Каму и Волгу. А Волга понесет воду Каспию.

Петр Евграфович помолчал и тихим, усталым голосом добавил:

– Это будет обязательно. Такой план предложит кто-нибудь. Не надо отчаиваться – Каспий будет жить!

Вдруг профессор откинулся на спинку стула. Короткая судорога исказила его утомленное, в кровоподтеках лицо. В лихорадочном взгляде глубоко запавших глаз профессора Пархоменко увидел такую обреченность, какую ему приходилось видеть в глазах идущих на казнь.

Узники сидели молча, и каждый ради профессора был готов пожертвовать собой. У Ивана тоскливо сжалось сердце: почему не идет Сергей!.. Он обещал помочь профессору. Почему не идет Котов?

А Сергей Котов в это время входил в седьмой блок, где жили советские военнопленные и помещался небольшой госпиталь. В одной из комнат этого блока сегодня состоится заседание руководителей подпольной русской военно-политической организации.

Перед блоком, у выхода на площадь, прохаживался и прикрикивал на заключенных немец, полицай. Котов сразу узнал здоровяка Альберта. Тот едва заметным кивком приветствовал Сергея и тут же заорал:

– Проходи, проходи. Нечего здесь околачиваться!

Это пароль. Значит, все в порядке, можно входить. Если бы грозила опасность, Альберт взмахнул бы дубинкой и крикнул: «Марш отсюда, русская свинья!»

В небольшом помещении амбулатории, имевшем два выхода, уже собрались члены подпольного центра. В дверях Котова встретил Николай Симаков, руководитель центра военно-политической организации. Обменялись крепким рукопожатием.

– Проходи, Сергей.

Котов скользнул взглядом по осунувшемуся лицу Симакова, по впалым щекам, на которых горел нездоровый румянец, и подумал: опять проклятый туберкулез вспышку дает… Надо бы с ребятами посоветоваться, взять под партийный контроль здоровье Николая Семеновича.

Переступив порог амбулатории, Котов сразу попал в объятия Михаила Левшенкова, возглавляющего отдел пропаганды и агитации.

– Входи, входи. Тут тебя давно дожидаются.

И подвел к невысокому, плотному, круглощекому незнакомому немцу, одетому, как и все политические, в полосатую куртку.

– Вот это и есть, Котов, наш теоретик.

Тот широко заулыбался, открывая ровные зубы. И его проницательные глаза засветились теплотой. Он сунул свою небольшую ладонь Котову.

– Вальтер… Вальтер Бартель.

Имя Вальтера Бартеля, руководителя немецкой подпольной антифашистской организации Бухенвальда, Котов слышал не раз и на заседании русского центра и из рассказов Михаила Левшенкова. Но лично с этим немецким коммунистом он встретился впервые. Котов назвал себя и крепко пожал Бартелю руку.

– Степан, Степан, иди-ка сюда, – Михаил Левшенков подозвал Бакланова, – помоги объясниться.

Степан Бакланов, рослый двадцатитрехлетний, с открытым русским лицом и глазами, как небо над Волгой, недовольно проворчал:

– Вот они где, школьные грехи, открываются. Учить надо было, Сергей Дмитриевич, этот самый иностранный, а не отделываться шпаргалочками…

Но, увидев Вальтера Бартеля, которого он не заметил из-за спины Котова, осекся и серьезно добавил:

– Переводчик что дипломат, всегда будет гнуть в свою сторону.

Вальтер Бартель уловил смысл сказанного и произнес по-русски:

– Я немножко понимай.

Все засмеялись.

Потом Вальтер Бартель заговорил на немецком. Бакланов, чуть наклонив голову к Бартелю, вбирал в себя каждое сказанное им слово и быстро переводил:

– Интернациональный центр передает вам, товарищ Котов, самую сердечную благодарность за статью. Ее уже переводят на немецкий и французский. Особенно блестяще вы написали раздел о борьбе с международным ревизионизмом, в котором привели такие обширные ленинские цитаты. Какая у вас феноменальная память!

Мочки ушей у Котова стали розоветь. Он не привык к похвалам. Так уж случилось, что за свою тридцатидвухлетнюю жизнь он чаще хвалил других, а к себе привык относиться строго и требовательно. Сын портового рабочего, большевика, ленинца, он всю свою сознательную жизнь трудился и учился. Что он помнит о своем детстве, о родителях? Скрываясь от царских жандармов, отец, Дмитрий Котов, со своей большой семьей переселился из Ижевска в Астрахань. В этом крупном портовом городе активный участник революционных боев 1905 года продолжал вести подпольную работу. Жили впроголодь, ели одну рыбу. В доме часто не было хлеба, но зато почти каждый день бывали гости. Рыбаки, грузчики, портовые рабочие. Сильные, загорелые, от их одежды пахло морем, мазутом и солью. Сергей помнит, как эти бородатые дяди засиживались до петухов, читая у коптилки какие-то листки.