Ринг за колючей проволокой

К вечеру на территорию лагеря вошла большая группа солдат и блокфюреров. После повального обыска они арестовали старосту дезинфекционного барака Вилли Блайхерта, рабочих этого блока Григория Екимова и Тимофея Сивина, а также Ганса Бургарда, Губерта Мюллера, Франца Лайтнера и других.

Ярослав Либерцайт, не надеясь на то, что сумеет вынести пытки, покончил жизнь самоубийством: он бросился на колючую проволоку…

* * *

Сквозь сон Андрей почувствовал прикосновение чьих-то рук. Кто-то настойчиво тормошил его. Бурзенко с трудом открыл глаза. Это был Мищенко. Он шептал:

— Иди в уборную. Скорее.

В туалетной уже находилось человек пятнадцать. Многие были из других блоков. Все были встревожены. Их волнение передалось и Андрею. Об арестах он уже знал.

Пришел Николай Кюнг. Его сразу обступили подпольщики.

Он объявил приказ центра:

— Организация в опасности. Гестаповцы запустили в лагерь большую шпионскую группу. Необходимо срочно уничтожить все, что может в какой-то мере скомпрометировать организацию. Прием новых людей временно прекратить. Принять все меры к выявлению шпионов и уничтожить их. В первую очередь взять под контроль всех вновь прибывших в бараки, — закончил Кюнг. — Будьте осторожны и бдительны. Промах одного может стоить жизни многим.

После ухода Кюнга разошлись представители других бараков. Оставшимся староста сорок второго блока Альфред Бунцоль сказал:

— Друзья, обстоятельства требуют усиления конспирации. Отныне ко мне будете обращаться только в самых необходимых случаях, и то через Андрея Бурзенко.

Подпольщики по одному покинули туалетную. За окном глубокая ночь, Андрей попытался уснуть, но сна не было. Он чувствовал, что его сосед Мищенко тоже не спит.

— Алексей! — тихо позвал Бурзенко.

Мищенко зашевелился.

— Послушай, Андрей. Не могу решить, как быть. Натолкнулся я сегодня на однополчанина. И сейчас после приказа центра ломаю голову. Запутанная история!

— Выкладывай.

Иду я по зоне Малого лагеря и вдруг слышу меня кто-то окликает: «Алексей! Алексей! Мищенко!» Я сначала хотел оглянуться, но вовремя спохватился. Ведь товарищи по Малому лагерю никогда не звали меня по имени или фамилии. Значит, думаю, окликнул меня человек, не знающий обстановки в лагере. Кто он? Зачем я ему понадобился? Я добавил шагу и, не оглядываясь, свернул за угол барака. Слышу, за мной побежали. Я приготовился к схватке. И вот выбегает человек, которого я ожидал встретить везде, где угодно, но только не в Бухенвальде.

Мищенко немного помолчал.

— Это был летчик штурмовой авиации майор Таламанов. Мы с ним служили в одном полку. Он попал в плен раньше меня, и я с ним столкнулся в Ноймаркском концлагере. В Ноймарке он решил пойти служить к немцам в гражданскую авиацию, чтобы при первой возможности перелететь к своим.

— Как же он попал в Бухенвальд? — спросил Андрей.

— Говорит, представилась оказия, и он попытался совершить перелет. Его поймали и отправили сюда.

— А может, специально забросили?

— Не думаю, кажется, он не из таких. У Таламанова на Урале дом, семья, дети… Но что с ним стало! Какой у него вид! Он хнычет, просит поддержки и помощи. Концлагерь довел его до безумия. Глаза ошалелые, весь трясется. Противно и жалко.

Андрей задумался.

— А что о нем говорят?

— Я уже кое у кого справлялся. Таламанов целые дни на свалке копается, выискивает крошки съедобного, попрошайничает… Ухватился за меня, дрожит. Он знает, что в Ноймарке я был в подпольной организации, догадывается, что и здесь существует подполье. Просит ввести, познакомить с товарищами, обещает выполнять любые задания. Что с ним делать, не знаю.

— Не верю таким.

— Мы с ним из одного полка. Воевал он, был неплохим летчиком, — Мищенко размышлял вслух. — Немецкий самолет увести хотел! Значит, жизнью рисковал.

— Такие только выжить хотят, а не бороться.

— Как же быть с ним?

Бурзенко ответил не сразу. Жизнь в плену научила его быть осторожным. Он понимал товарища, но в таких делах лучше десять раз проверить, чем один раз доверить.

Андрей вытащил кусок хлеба, тот, что ему передали друзья из кухни, и протянул Мищенко:

— Вот, отнеси ему пайку. А знакомить не надо ни с кем.

Так они и порешили.

* * *

Ни Андрей, ни Мищенко, ни другие рядовые подпольщики даже и не подозревали, какая смертельная опасность нависла над их организацией. В ту ночь, когда Андрей и Мищенко разговаривали о Таламанове, гестаповцы пытали активных подпольщиков: восемнадцатилетнего комсомольца Тимофея Савина и коммуниста Григория Екимова.

Нацисты догадывались, что в лагере существует тайная коммунистическая организация. Они подозревали, что двое русских с ней связаны, и стремились вырвать у них признания. Но те молчали.

Особенно большое подозрение у эсэсовцев вызывал Григорий Екимов. У него была гордая осанка и прямой колючий взгляд. Он молча переносил пытки и на все вопросы отвечал одно:

— Не знаю!

Ничего не добившись, гестаповцы отправили Екимова в город Веймар — в руки более квалифицированных палачей.