Рип (ЛП)

Я не видел ничего, кроме красной пелены на глазах, когда опустился на него сверху и вонзил в его шею острые шипы моего кастета. Я чувствовал только ярость, когда мой второй кулак ударил его висок. Я не чувствовал ничего, кроме решимости зарезать Дурова, тогда я поднял оба кулака и, направив их прямо вниз, вонзил их в грудь 362, чье умирающее дыхание пронзило мои уши, вырвав меня из моего гнева.

Я убил его. Я наблюдал, как его темные глаза застыли от холода смерти. Я наблюдал, как цвет жизни сходил с его лица, и я слышал последний удар его сердца, пока не осталось ничего, кроме оглушительного крика молчания.

— Месть… — произнес 362, захлебываясь кровью, заполняющей его горло.

Я, бл*дь, пообещал ему отомстить тем, кто приговорил его к камере ГУЛАГа; тем, которых я до сих пор не нашел; тем, которых я до сих пор хладнокровно не убил.

Я не смог исполнить последнюю волю 362, моего единственного друга. И я, черт побери, не могу жить с этим.

Резкий толчок стула вырвал меня из воспоминаний, мое сердце забилось слишком быстро, и пронзительный крик донесся до моих ушей. В ту же секунду мои глаза устремились к центру клетки, где боец схватил свое выбранное оружие — зазубренный охотничий нож — и направил его прямо в глаз своего противника. Толпа взревела.

Мой отец и Пахан поднялись на ноги и хлопали в ладоши, демонстрируя свое превосходство над кровожадной толпой внизу. Те в свою очередь уже обменивали деньги и делали свои ставки на следующий бой. Отчаянные и садистские ублюдки благодарили русских королей за эту чертову темницу смерти.

Мой отец посмотрел на меня сверху вниз и вздернул подбородок. Он велел мне встать и хлопать. Стоять у окна, как чертов царственный Бог, показывая ублюдкам, наполняющим «Подземелье», что я был Князем Братвы, русским князем мафии. Единственным наследником и тем, кому суждено взять на себя ответственность. Нам постоянно приходилось показывать свою силу.

Но я не мог двигаться. Этот костюм, который я был вынужден носить, был чертовски удушающим. Этот шелковый галстук, хоть и болтался, но все же еще ощущался как гребаный поводок, привязывающий меня к этой роли Братвы, которую я не мог принять.

Я попытался двигаться, но так и не смог заставить себя подняться с этого стула. Воспоминания о 362, истекающем кровью подо мной, сильнее пронзили мой мозг, крадя мое чертово дыхание.

Я зажмурил глаза, пот стекал по моим щекам. Я терял самообладание, я, бл*дь, его терял.

Шесть месяцев долбанной пытки. Шесть гребанных месяцев медленного сумасшествия, слишком много болезненных воспоминаний, взрывающих мой мозг.

Я резко вскочил на ноги, и Пахан бросил на меня взгляд.

— Лука?

Комната начала вращаться, чертовы стены приближались ко мне.

Мой отец вышел вперед.

— Сын? В чем дело?

Но я не мог ответить. Мне нужно было уйти, нужно было убраться из этой крошечной комнаты.

Подойдя к стальной двери, забаррикадировавшей нас, я использовал все свои силы, чтобы взломать ее, отодвинув верхний шарнир от рамы.

— Лука! Вернись!

Я слышал крик отца, исчезая в темном коридоре. Я проигнорировал его, когда повернулся, чтобы спуститься вниз по крутой лестнице, которая вела к толпе.

— Мистер Толстой? — крикнул один из быков, когда я пробежал мимо него. Головы поворачивались, пока я расталкивал подонков, пытаясь добраться до края клетки, чтобы, бл*дь, увидеть резню внутри. Все ублюдки отходили от меня, чувствуя, что я разорву их надвое, если они встанут у меня на пути.

Я направился в коридор, в знакомый коридор, по которому я ходил, когда был Рейзом, бойцом, с детства готовым убивать. Коридоры, в которых я жил, как боец подземелий, и в моей памяти оставалось только одно: месть Алику Дурову, моему другу детства, который вместе со своим отцом обрек меня на жизнь убийцы.

Не обращая внимания на тренеров и бойцов, заполняющих узкое пространство, я свернул в раздевалку, которую занимал раньше. Открыв дверь плечом, я захлопнул ее после, блокируя весь остальной мир.

В этой комнате было тихо, без шума, даже, бл*дь, в моей голове. Эта раздевалка заставляла меня чувствовать себя в безопасности.

Пройдя в центр комнаты, я сбросил кожаные туфли со своих ног, чувствуя холод бетонного покрытия. Откинув голову назад, я стоял в лунном свете, скользящем сквозь щель в стене, и сорвал галстук. Мои руки тряслись, пока я пытался расстегнуть пуговицы своей рубашки. Схватив дорогой материал, я сильно потянул, рубашка разорвалась пополам, клочками спадая на пол.

Моя обнаженная грудь вздымалась от тяжести дыхания. Я пытался успокоиться... подумать о своей жизни сейчас, вдали от всего дерьма ГУЛАГа, но это было бесполезно.

Подойдя к стене, я прижал ладони к холодному твердому камню и закрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание. Но эта комната пробудила во мне старые чувства. Я ощущал себя, как он — Рейз. Я чувствовал себя бойцом 818. Я чувствовал, что грузинский ГУЛАГ приносит смерть. Лука, чертов Толстой, был для меня незнакомцем. Князь нью-йоркской русской братвы был совершенно незнакомым человеком.