Рис

Ци Юнь не ответила, вз явшись посапывать носом. Вытянув руку, Чжи Юнь безотчетно схватилась за стылый как лед указательный палец сестры. Эта ночь ужасала Чжи Юнь. Этой ночью она ощущала себя беззащитной, беспомощной и одинокой. Холод и тьма наполняли покои сестры. Кисловатую вонь источала укрытая за занавеской ночная посудина. Пара давно облетевших ветвей зимнецвета [21]торчала из мутной бутыли. Чжи Юнь начал азасыпать, когда возле окна с звонким грохотом рухнула сбитая ветром сосулька.

День шел за днем, а Чжи Юнь не могла отыскать себе места. Едва рассветало, Чжи Юнь, прислонившись к воротам лабаза, уже грызла семечки тыкв, озирая пространную улицу Каменщиков. Она подлинно стала грустить – удивительный ход перемен – о своем новобрачном. Чжи Юнь что ни день ощущала, как плод опускается в низ живота, что немало её удручало. Ей очень хотелось надеяться – там, в животе разрастается семя У Л ун’а. Откуда взял ись эти мысли? Чжи Юнь не смогла бы ответить. Но думала именно так.

Завидев ступившего на перекресток У Л ун’а, Чжи Юнь, издав радостный вскрик, стиснув пригоршню семечек, наперебой ускользавших сквозь сжатые пальцы, помчалась навстречу, схватила его за рукав и на миг потеряла дар речи. У Л ун был чуть более словоохотлив:

– Чего прицепилась? Мне надо отца твоего повидать.

Не найдя, что сказать, Чжи Юнь молча пошла за ним вслед, утирая ладонью залитые влагой глазницы.

У Л ун с постной миной открыл дверь лабаза. Хозяин с Ци Юнь были в зале.

– Вернулся? – хозяин, бледнея, стал медленно приподнимать над прилавком свое одряхлевшее тело. – Но... Как хорошо, что вернулся.

У Л ун, не ответив, взглянул на Ци Юнь, на хозяина, вновь на Ци Юнь и внезапным ударом ноги опрокинул корзину для риса.

– Товар-то привез? – задал авдруг вопрос обомлевшая было Ци Юнь.

– Рис на пристани, в лодках. Чай, сами в лабаз привезёте, – У Л ун, провожая глазами катившуюся вдоль прилавка корзину, шагнул за ней вслед и пинком, чрез раскрытую дверь, выбил прямо на двор.

– Что ж как мало пиратам речным заплатил, – обернувшись к прилавку, он вперил в хозяина злобой сверкающий взгляд. – Только палец один у меня на ноге отстрелили. Сказали, за эти гроши только палец, всей жизни не купишь.

– Не знаю, о чем ты. Устал, так иди отдохни, – хладнокровно ответил хозяин, толкнув в бок Ци Юнь. – Ты горячей воды принеси. Пусть с дороги умоется.

– Нет, вы на ногу мою посмотрите! – согнувшись, У Л ун сдернул левую т уфлю с носком и забросил ступню на прилавок. – Взгляните-ка: пальца как н ебыло; столько кровищи в тот день истекло... Ну, что скажете? Ст оит оно ваших денег?

Не выдержав вида израненной плоти, хозяин отпрянул, зашедшись в безудержном кашле.

– Ты мерзость свою убери! – голосила Ци Юнь. – Убери её к чертовой...

– Мерзость у вас в головах, – вскинув ногу повыше, У Л ун обернулся к забившейся в угол Чжи Юнь. – Сначала дешевку мне в жены всучили, теперь извести меня вздумали. Мне не понять ваших чертовых плутней.

Чжи Юнь, объедая пунцовые ногти, зажалась в своем уголке, избегая пронзительных взглядов У Л ун’а:

– Ты так на меня не смотри. Ничего я не знала!

– Нет, вам меня не погубить, – наконец сняв увечную ногу с прилавка, У Л ун, расплываясь в невнятной усмешке, напялил холщевую т уфлю. – От Неба везунчик я. Выживу там, где другие погибнут.

Слегка припадая на левую ногу, У Л ун, как ни в чем не бывало, поплелся на двор. У ворот на бамбуковой жерди покрытая коркою льда досыхала его одежонка. Он вытянул руку, сжав пальцами мерзлую ткань. В его плоть проникал лютый холод, язвящий по самые кости. В глазах неотвязно мелькали картины речного разбоя. В ушах раздавались слова влезших в лодку пиратов. В стопу, что готова была разломиться от боли, впивалась свинцовая пуля. Ведь я их ничем не задел, так за что же они так упрямо изводят меня? Зачем ищут мне смерти? Он яростно дернул за твердый кусок полотна, взявшись стаскивать с жерди промерзшее платье.

Увидев У Л ун’а, спешащего прочь из лабаза с одеждой подмышкой, Чжи Юнь, изрыгая портовою брань, преградила дорогу:

– Далёко собрался?

У Л ун отпихнул раздобревшее тело жены. Та, вцепившись в рукав его куртки, помчалась вослед:

– Да куда же ты?

– В баню, – У Л ун сбавил шаг, и, застыв на ступеньках крыльца, не спеша обернулся. – Ты думала, я из лабаза уйти собираюсь? Зачем? Я твой муж, я наследник лабаза Большого Гуся. Если будете гнать, всё равно не уйду.

 Двинув мерзлой одеждой по грязной стене, он с усилием выдавил:

– Я не уйду!

Он лежал на кровати в одном кулаке от Чжи Юнь, но когда та задула фитиль, У Л ун сел, поджав ноги, и долго молчал, вырывая кривыми ногт ями один за другим волоски из своей бороды:

– Темнота. Застилает глаза темнота...

Расслышав сквозь сон его голос, Чжи Юнь приоткрыла глаза, огляделась вокруг. В самом деле кромешная тьма. А У Л ун всё сидит, возвышаясь над ложем надгробной плитою. «Чему удивляться? – смекнула Чжи Юнь, – солнце рано за горы садится. А зимние ночи терпеть тяжело. Каждый борется с этим, как может».