Рискнуть и победить (Убить демократа)

— И Профессор, который непосредственно будет руководить операцией, — подсказал Столяров.

— Он вечерним спецрейсом улетел в Москву.

— Откуда вы это узнали?

— Мой человек следил за ним.

— Артист?

— Да.

— Похоже, я его перехвалил. Впрочем, с Профессором очень трудно тягаться.

Когда-то он был самым лучшим оперативником КГБ. Годы, конечно, дают знать свое, но опыт — это опыт. Профессор не улетел. Он вошел на трап, самолет вырулил на взлетную полосу. После этого Профессор из грузового лючка пересел в машину аэродромного сопровождения, а самолет улетел без него. А вам Артист с чистой совестью доложил, что объект наблюдения отбыл в Москву. Вы хотите спросить, откуда я это знаю? Скажу. Я сам за ним следил. Я не верил, что Профессор улетит.

Не мог он оставить на Егорова операцию такой важности. Да еще тогда, когда посыпалась куча неожиданностей. Причиной многих неожиданностей были вы. Но главное, почему он не улетел, было то, что здесь я.

— И он это знал. Вы с ним встречались на маяке. Артист зафиксировал эту встречу.

— А я и не делал из нее секрета. Теперь о деле. У наших противников будут портативные рации. У нас их не будет. Не потому, что мне жалко на это денег.

Нет, каждый должен знать свои действия назубок. Рация отвлекает, все время подмывает получить указание или подтверждение руководства. А это — секунды, за которые может решиться все дело. У нас нет этих секунд. У них — тоже, но они об этом не знают. Не мне вам говорить, что успех операции определяется не в ее ходе, а в ее подготовке. Завтрашней операцией буду руководить я. И мы просто позорно провалим все дело, если хотя бы одно мое указание не будет выполнено.

— Я вас внимательно слушаю.

— Указаний немного. Собственно, всего два. Вы и ваши ребята из охраны Хомутова блокируют по мере возможности людей Егорова. Самого Егорова — Артист. Не спорьте. Он достаточно опытен и главное — темный. А вас всех все знают. Один ваш фингал чего стоит!

— Кто блокирует Миню? — задал я самый важный для меня вопрос.

— Никто.

— Но… — Я повторяю и прошу отнестись к этому предельно серьезно. Миню не блокирует никто, у него будет полная свобода передвижения. Максимально полная, — повторил Столяров.

— Но он же пристрелит губернатора! Он затешется в первый ряд митингующих и выстрелит. Как раз тогда, когда Хомутов отойдет к перильцам покурить. Между ними будет не больше десяти метров. И ни единой души между ними. Наш единственный вариант — блокировать Миню и не дать ему выстрелить. Иначе Хомутову конец. Вы этого хотите?

— Если бы я этого хотел, меня давно бы уже здесь не было. Нет, Сережа, Хомутова не пристрелят. Это уже моя забота.

— Извините, Александр Иванович, вам пятьдесят с чем-то лет… — Пятьдесят четыре.

— И вы рассчитываете противостоять двадцатипятилетнему чистильщику с подготовкой боевого пловца?

— Важен не возраст, Сережа. Важен опыт. И еще кое-что.

— Что?

— Не очень уверен, что вы поймете меня. Он пожал мне руку.

— До завтра. Ребят проинструктируйте самым тщательным образом. Повторяю: никакой самодеятельности. Ни малейшей. Я тоже буду на площади. Но мы, скорее всего, не увидимся. Когда все закончится, садитесь в свой «пассат» и приезжайте к маяку.

Фиксировать ваши передвижения уже будет некому и незачем.

— Вы так уверены, что нам все удастся? — спросил я.

Он усмехнулся:

— Знаете, Сережа, что нужно, чтобы достичь успеха?

— Ну, много чего… — Да, много чего. Даже очень много. Но самое главное — верить в успех.

Он кивнул мне и скрылся в темноте мола. А я побрел к освещенному зданию пароходства мимо стоявших на рейде и у причалов судов, обозначенных клотиковыми огнями и чуть выгнутыми световыми линиями иллюминаторов. И только одно понимал: что мне этот человек прикажет, то я и сделаю. Без мига промедления. Сначала сделаю, а потом уж, если будет возможность, попрошу объяснений.

Потому что я ему верил.

Почему?

А чем, собственно, вера отличается от доверия? Тем, что в вере вопроса «почему» нет.

VI

Рано утром я проснулся от шквальных ударов дождя по просторным стеклам моего номера. Светало, еще не были погашены уличные фонари. Деревья и кусты внизу пригибались едва ли не к самой земле от порывов ветра. Мой номер на двенадцатом этаже «Вислы» напоминал капитанскую рубку судна, попавшего в восьмибалльный шторм.

Первым моим чувством было облегчение. При такой погоде не будет никакого митинга и, следовательно, ничего не будет. Но следующая мысль была неприятнее. Они все равно что-то предпримут. А до дня выборов оставалось слишком мало времени. И мы не могли рассчитывать, что сумеем проникнуть в их планы. Сейчас ситуация была острокритическая, но в общем понятная. А какая сложится в другом варианте?

Но мои опасения оказались напрасными. К полудню шквальные порывы шторма стихли, прекратился дождь, потом с Балтики потянуло довольно сильным, но ровным и даже не слишком холодным ветром. А к двум часам дня, когда начался митинг на площади Свободной России, вообще посветлело, словно бы вернулось ведро, об окончании которого так сожалел вчерашний милицейский сержант.