Рискованное приключение

Я смотрела, как Макс подошел к двери, включил свет на крыльце и вышел, закрыв за собой дверь. Я не знала смеяться мне, визжать или пересчитывать счастливые звезды. Я не стала делать ничего из этого, а достала противень и упаковку теста для рогаликов, открыла ее и принялась раскатывать тесто.

Я сворачивала рогалики, когда дверь открылась и вошел Макс, в ту же секунду встретившись со мной глазами. У него было забавное выражение лица, он нес что-то похожее на большую раму, завернутую в простую коричневую оберточную бумагу.

Я продолжала заниматься рогаликами, но задержала дыхание, глядя на упаковку. Не говоря ни слова, Макс поставил ее на пол, прислонив к стене между дверями, развернулся и снова вышел.

Я не отрывала глаз от рамы, машинально сворачивая рогалики, пока Макс с Коттоном вдвоем вносили огромную раму, завернутую в такую же бумагу.

Мое сердце замерло.

— Иди-ка сюда, девочка, — приказал Коттон, когда они поставили раму рядом с меньшей. Она оказалась такой большой, что заняла почти все место под лофтом.

Я молча вытерла руки полотенцем и подошла ко входу, все еще не сводя глаз с рам. Я встала рядом с Максом.

Коттон достал перочинный нож, открыл его, аккуратно поддел бумагу у края большей рамы и вскрыл упаковку. При этом он все время бормотал:

— Хотел это сделать, еще когда был жив твой отец. Очень ругал себя, когда он умер. У Холдена не было здесь жилья. Он хотел бы, чтобы она висела у него дома, раз уж он жил в городе.

Потом Коттон сорвал бумагу, и мы увидели огромную черно-белую панораму, которая открывалась с утеса. У меня перехватило дыхание. Горы, поднимающиеся по берегам реки, которая тянулась вдаль, в открывавшуюся долину, позади которой снова вздымались белые пики.

Не думая, я нашла рукой руку Макса и переплела наши пальцы. Макс в ответ крепко сжал руку. Некоторое время никто не произносил ни слова, и я поняла, что Коттон внимательно смотрит на нас. С трудом подбирая слова, я заговорила.

— Это… это… — Я посмотрела на Коттона. — У меня нет слов.

Коттон повернулся, оценивающе посмотрел на фотографию и пробормотал:

— Да, мне и самому нравится.

Я не удержалась от смеха:

— Нравится?

Коттон усмехнулся:

— Да, симпатичная.

Потом он посмотрел на Макса:

— Она будет здорово смотреться здесь, в доме.

Я почувствовала, как Макс напрягся, а его рука в моей дернулась.

— Что? — спросил он.

— Дарю тебе, парень, — ответил Коттон.

— Я не могу… — начал Макс, но Коттон махнул рукой.

— Можешь и примешь, — перебил его Коттон. — Я стар. Хочу быть уверенным, что, когда я умру, мои фото будут там, где нужно. Это должно быть здесь.

О Господи.

— Коттон… — снова начал Макс, но Коттон повернулся ко второй картине, продолжая говорить.

— А эта для Нины.

Я распахнула глаза, и на этот раз моя рука дернулась в ладони Макса.

— Простите? — прошептала я.

Коттон не ответил. Вместо этого он провел ножом по бумаге и сорвал ее.

— Музей Виктории и Альберта, — сказал он, поворачиваясь обратно ко мне, но я продолжала смотреть на фотографию.

Я помнила ее. Это было фото крупным планом. Валун на склоне горы, тоже черно-белый, как все работы Коттона. Валун изобиловал трещинами, бегущими в разных направлениях, почти завораживающими, и на нем рос одинокий, но совершенно прекрасный цветок.

— Коттон, — прошептала я.

— Эта мне тоже нравится, — заявил Коттон, критически оглядывая фото.

— Я не могу ее принять, — сказала я, и он посмотрел на меня.

— Почему нет? — спросил он, искренне недоумевая.

— Я… Это…

Почему нет? Он сумасшедший?

— Она стоит целое состояние, — объяснила я.

— Знаю, — ответил Коттон. — Получил с десяток предложений, и все давали, как ты и сказала, целое состояние. Но все они мне не нравились. Не хотелось, чтобы она висела там, где будут эти люди.

— Но… — начала я.

— Мне нравится знать, что она будет висеть у тебя, — перебил меня Коттон.

После этих слов, которые потрясли меня до глубины души, я отпустила Макса, прижала ладони к щекам и воскликнула:

— О черт! Я сейчас заплачу!

И заплакала. Просто разрыдалась. И в ту же секунду оказалась в объятьях Макса. Я обняла его и прижалась крепче, спрятав лицо у него на груди и плача, как дурочка.

Через несколько мгновений я услышала, как Коттон пробормотал:

— Женщины.

Потом он куда-то прошел и спросил:

— Что на ужин?

Щекой я почувствовала, что Макс напрягся всем телом. Я подняла голову и посмотрела на Макса. Мои слезы высохли, когда я увидела, что он уставился в сторону кухни, и, несмотря на то что Коттон только что подарил нам свои бесценные шедевры, выражение лица Макса было кровожадным.

Я проследила за его взглядом и увидела, как Коттон садится на стул.

— Дай-ка мне пива, Макс, у меня был очень длинный день, — окликнул Коттон, наклонился, чтобы посмотреть на рогалики, и развернулся на стуле. — То, что надо! Рогалики!

— Коттон… — начал Макс, но я крепко сжала его руками. Макс замолчал и посмотрел на меня.

— Он только что подарил нам свои работы, — сказала я. — Мы можем угостить его ужином.