Рискующее сердце

К тому, что я нашел внизу, принадлежит более глубокая любовь к нации, которой мне, я знаю это, не хватало до войны. Чернь, как и следовало ожидать, бросила страну на произвол судьбы. Бюргер отвязался от германской идеи, чтобы законсервировать Германию как явление во времени. Он уклонился от войны в окопах на передовой, и это хорошо, ибо великое воспитание тем самым было избавлено от веяний благопристойности, а от них прокисает крепчайшее вино. Как легко было бы и впредь оставаться остроумцем среди остроумцев. Но вся эта газообразная смесь из предательства, затхлости и дешевой иронии, приводящая в движение мотор коррупции, должна была израсходовать себя уже потому, что произошла из воли к бесплодию. А отсюда следует, что бороться против этого — значит опошлять свою задачу. Нет смысла противостоять разрушению, которое не удержимо. В чистоплотном самоограничении при вооруженном ожидании заключается сила немногочисленных воинствующих общин, ибо гниение происходит не в сущностном ядре, а состав, который разрушается, столь же маловажен, как и силы, занимающиеся его разрушением.

В Германии, напротив, только одно преступление возможно, и на него способны лишь достойнейшие силы. Состоит оно в том, что, думая или действуя, опускают стремление довести любую постановку вопроса до последней степени ответственности. Один истинный боец бесконечно более ценен, чем пустая игра в солдатчину, ведущаяся сотнями тысяч других. Этот пример показывает, что действие, сообразное идее, принадлежит порядку более высокому, чем целесообразность, и творит картины высшей плодовитости и законченности, не доступные здравому смыслу.

То чувство смертельного ранения, которое я вынужден все время бередить, привело меня, быть может, к величайшему постижению, которого вообще можно достигнуть только через переживание. Я неоднократно слышал, что утопающим или срывающимся с горной высоты в мгновение, когда гибель уже предрешена, дано испытать очень отрадное, мирное состояние, связанное с бурным наплывом прошлого, с молниеносным развертыванием картин магического фонаря. Такие вещи всегда зачаровывают нас, когда мы о них слышим; тем не менее трудно представить их себе хотя бы приблизительно. Так что смысл процессов, происходящих в то немыслимо краткое мгновение, куда богаче, чем удалось бы объяснить.

Что мне показалось впоследствии особенно удивительным, так это сверхвнезапный переход из неистовейшего напряжения воли, из бурной наступательности в полную и безвольную созерцательность, от избытка ярости в ясновидение безоблачнейшего покоя, который только можно себе представить. Все то, в чем только что участвовал до последнего нерва, осталось позади, как шум прибоя, имеющий значение лишь пока он тебя подбрасывает, тогда как для тонущего он уже отзвучал. Но поистине меткий образ даже не таков; скорее, это в пространстве битвы более глубокое пространство, таинственная клеть, которую начинаешь осознавать в той мере, в какой угасло сознание внешнего.

Но то, что тогда разыгрывалось, было совсем иным, это были не картины, всплывающие из прошлого. Всплывали, скорее, их смыслы, обнаруживался их значащий источник, причем таким образом, что все произошедшее понималось как доброе, истинное и праведное, какие меры к нему ни прилагай.

Это было воспоминание, память о котором утрачена. Это было, как если бы после оперы, когда занавес уже опущен и действующие лица переодеваются за кулисами, в пустом зале невидимым оркестром был бы снова сыгран основной мотив — одиноко, трагически, гордо, со смертельной значительностью.

Когда в густом тумане поднимаешься на горную вершину и вдруг прорывается солнце, видишь себя среди невероятного, лишь смутно угадывавшегося пейзажа и сознаешь в изумлении, что, в сущности, на протяжении всего пути находился в его центре и каждый отдельный шаг соотносился с ним.

Когда теряешься в длинных, запутанных снах, полных опасностей, порою снится, что умираешь. В мгновение, когда это происходит, катастрофа рассекается каким-нибудь звуком внешнего мира, например дребезжанием будильника, стоящего на ночном столике. Как удивительно при этом проснуться и сообразить, что, заброшенный в бесконечную чащу чуждых пространств и времен, ты все время находился в собственной комнате, будучи одновременно в опасности и в магическом кругу высшей защищенности!