Рисса

Людей было трое. Они шли, нагруженные большими заплечными мешками. Порохом от них не пахло. Лось уже хорошо видел их, проходивших невдалеке за деревьями. Уг всегда опасался людей, сторонился на всякий случай, старался остаться незамеченным. И сейчас он стоял, боясь переступить ногами, чтобы не скрипнуть, втягивал воздух осторожно, негромко, каждый раз сдерживая дыхание.

Лось ждал, когда лыжники, съехав по отлогому спуску, исчезнут в утреннем затишье. Но шедший впереди человек неожиданно остановился. Опершись на лыжные палки, обернулся, что-то сказал подходившим к нему спутникам.

Люди сняли лыжи, поставили их пирамидой и стали утаптывать снег. Они громко разговаривали, смеялись, ходили, не прячась за деревья, не сторожась, и это успокаивало лося. Было ясно, что это не враги.

Люди, розоволицые и веселые, готовили костер. Навалив большую кучу сухих прутьев и ветвей, поджигали ее. Высокая девушка, присев на корточки, разжигала сухую бересту, специально припасенную для этого. Через несколько минут костер уже пылал, длинные нервные языки пламени, бледно-желтые и прозрачные в ярком свете дня, стремительно взметнулись в небо, старательно облизывая толстые дрова, положенные сверху. Искры, крупные и трескучие, сыпались на снег и сразу гасли.

Большой Уг все еще стоял, смотрел на людей, на костер, на лыжи, составленные пирамидой. Желтое пламя костра отражалось в его темных блестящих глазах маленькими яркими огоньками, словно костер этот зажег своими искрами такой же теплый огонь в самой дальней глубине его звериной души.

Быка уже не задерживала за елью осторожность. Но какое-то тайное, острое любопытство не давало ему уйти.

Пламя полыхало, люди грелись у костра, кипятили чай, а лось стоял неподвижно, как зачарованный… Потом, словно очнувшись, он сделал шаг в сторону, повернулся и спокойно, но быстро пошел прочь.

За разговором люди не сразу заметили уходившего от них лося. Но, увидев его, долго смотрели вслед. Величественный, огромный, он уверенно шествовал по сугробам, его ветвистые темные рога то и дело осыпали снег с деревьев, он наклонял голову, стараясь не задевать за ветви, снова задевал, стряхивал снег и удалялся все дальше и дальше, и вот уже его прекрасные рога, словно удивительное резное украшение, подаренное ему природой, мелькнули вдалеке в последний раз — темные, почти черные, среди белого и яркого зимнего заснеженного леса. Было тихо, будто природа оберегала от лишних звуков этот замерший лес, прозрачный в легком ослепительном одеянии. И только вослед Угу невозмутимо и уверенно неслось:

— А-а-а-р-р-р-л-л-л!..

Видимо, старый ворон еще рассматривал лыжников и имел на их счет свое мнение…

12. Новое кочевье

Большого Уга не радовала тихая звездная ночь. Наоборот — он был очень встревожен. В такие ясные, холодные ночи (люди, живущие среди больших лесов, называют их волчьими) волки звучно и долго воют от мороза и голода. А может, еще от чего…

Не появятся ли они и сегодня?

Большая яркая луна залила голубовато-оранжевым светом утопавший в сугробах лес. И тогда над снежными и холодными оврагами, опушками, рощами и перелесками заскользили, покатились переливы волчьего воя. Злые и жалостливые, жесткие и певучие, они, казалось, проникали всюду: в каждую ямку, под каждое дерево, под еловую лапу или куст…

И сразу дремота покинула быка, ему стало зябко и неуютно, колючий знобящий холодок страха пополз по позвоночнику, к затылку, судорожно сжимая крутые мышцы спины, пронизывая кожу и поднимая шерсть на загривке.

Один из волков начинал, второй подтягивал, и все остальные, откликаясь, тянули, выводили свою звучную грозную мелодию.

Большой Уг понимал значение этого воя, его смысл: волки шли на охоту. По голосам он определил направление их пути. Враги были близко.

Нелегко было бы ему отбиваться от волчьей семьи в одиночку, да еще ночью. Но серые проходили с наветренной стороны, они были ниже Уга — он отдыхал на склоне, почти на вершине холма, и можно было надеяться, что они не заметят его, пройдут мимо…

Волки шли и выли — то поочередно, по одному, то по двое, по трое… Эхо возвращало в тишине их голоса, словно лес отвергал, не хотел принимать вызов, который волки бросали ночному миру; голоса волков множились, и в какие-то мгновения Большому Угу казалось, что волки воют с разных сторон.

Лось знал, что сейчас нельзя издать ни звука, ни шороха, ни вздоха. Он уже уловил запах врагов. Слабый, далекий, но пугающий… Невдалеке, на соседней опушке, он услышал их шаги. В чуткой морозной тишине далеко разносились даже самые тихие звуки. Некоторое время волки шли молча. Но вот снова подал голос вожак. Сильный — от низких и до самых высоких звуков, — звонкий и самоуверенный голос волка-вожака заставил лося съежиться, оцепенеть. Вожак этот был незнаком Угу. Он никогда не слышал его голоса. Видимо, волки были пришлыми. Но от этого не было легче. Внутри быка все трепетало, но, опытный и выдержанный, он не шелохнулся. И волки прошли мимо. Еще довольно долго отдаленное эхо их певучих голодных голосов заставляло поеживаться Большого Уга.