Рисуй меня ночью

И потом все, что рассказала Тополян, было правдой, и надо иметь мужество, чтобы решиться на такое. Вот у Гали бы так ни за что не получилось. Ни за что и никогда! К тому же Гале, несмотря на эту диковатую историю, по-прежнему нравилась Тополян. Похоже, она была веселой и совсем не глупой девочкой. Снегиреву в классе уже давно никто всерьез не воспринимал, а ей именно сейчас был нужен кто-то, с кем она могла поделиться своими переживаниями. Ведь не каждый день начинаешь писать стихи, а потом еще и находишь в Интернете единомышленников. И Галя решилась. Она очень хотела видеть в Свете друга, пусть с недостатками и склонностью к авантюрам, но все же друга. Снегирева залпом выпила свою колу, перевела дух и начала:

– То, что ты мне рассказала, – очень интересно…

– Я рада, что ты меня поняла, – улыбнулась одними уголками губ Тополян. – И чего это все в классе говорят, что ты зануда? По-моему, ты классная девчонка, думаю, мы подружимся.

– Мне бы тоже этого хотелось, – преодолевая смущение, призналась Галя. – Знаешь, раз уж ты была со мной откровенна, я бы тоже хотела тебе кое-что рассказать. Можно?

– Спрашиваешь! – обиженно хмыкнула Тополян. – Разве друзья задают такие вопросы?

В этот момент официантка Тики принесла девочкам мороженое. Со скупым удивлением она окинула взглядом нетронутую еду и вяло поинтересовалась, будут ли они есть или можно уносить? К своему великому изумлению, Галя почувствовала, что аппетит давно пропал и ей было даже неприятно смотреть на живописный салат и румяную, правда давно уже остывшую, картошку фри. И опять Тополян ответила за двоих:

– Уносите. Что-то нам есть расхотелось. А мороженое поставьте.

Разминая ложечкой густую розоватую смесь, Галя все никак не могла решиться поведать Свете обо всем, что ее так волновало. И тогда она предприняла последнюю попытку пойти на попятную:

– Тебе правда интересно?

– Ты что, хочешь со мной поссориться? – надула розовые и без того пухлые губки Тополян.

– Нет, нет! Что ты! – испугалась Галя.

– Тогда не тяни, рассказывай.

И Снегирева рассказала. Все. С того момента, как вдруг, совершенно неожиданно для себя самой написала стихотворение, какое это было необычное и захватывающее ощущение.

– Знаешь, такое странное чувство, как будто тебя кто-то в спину толкает. А ты идешь неведомо куда, и перед тобой возникают все новые образы, они быстро сменяют друг друга, а ты едва успеваешь их записывать. Как если едешь на поезде далеко-далеко, и все летит куда-то, и нет сил оторвать взгляд от мутного окна.

– Ну, про стихи я поняла… Дальше-то что было? – нетерпеливо подгоняла ее Тополян. Той явно хотелось более стремительного развития событий. А событий-то как раз и не было! И, чувствуя себя ужасно виноватой, Галя рассказала про то, как вышла в Интернете на Игрека и написала ему письмо.

– И все? – Света разочарованно округлила свои темно-серые глаза.

– Ну, в общем, да, – пробормотала Снегирева и замолчала.

Она не стала рассказывать Тополян, что сразу почувствовала в Игреке родственную душу, и, кажется, по одному только письму уже влюбилась в него, и что ей наплевать, какой он – бедный или богатый и как он выглядит. Пусть даже он будет на целую голову ее ниже, что, впрочем, вполне могло оказаться на самом деле. Ведь именно за высокий рост Снегиреву за глаза называли в классе жердью.

Нет, ничего этого не стала говорить Галина, тем более что Тополян, быстро расправившись со своим мороженым, неожиданно засобиралась домой.

– Мне еще сочинение писать надо, и английский не сделан. Но ты, если будут какие-нибудь новости про Игрека, позвони вечером, хорошо?

Галя сказала, что обязательно позвонит, хотя вовсе не была уверена ни в том, что новости будут, ни в том, что позвонит Тополян.

Домой Снегирева возвращалась в одиночестве. Света поймала машину, хотя ходьбы до того дома, в котором она теперь жила, было минут пятнадцать. В общем, одна троллейбусная остановка.

5

Этим же вечером Снегирева получила ответ от Игрека.

«Галя, здравствуй! Только вечером (около восьми) я решил проверить почту. Вот такой я болван. Иначе ответил бы на твое письмо раньше. Вот написал эти строчки, а что писать дальше, не знаю…» На этом месте сердце Снегиревой забилось тревожно и неровно: «Почему он не знает, о чем писать дальше? Значит, ему не понравилось стихотворение, и он боится меня расстроить и обидеть». Но все же, поборов себя, она продолжила чтение:

«Ты, конечно, понимаешь, что я получаю много писем, и почти в каждом из них стихи или рассказы. Больше всего я боюсь сейчас, что ты решишь, что я будто бы хочу тебя успокоить. Поверь, это совершенно не так. У меня нет, понимаешь, нет повода, успокаивать тебя…

Начну с главного, со стихов. И опять пишу это и боюсь, что ты подумаешь, что… Словом, думай как хочешь, но стихотворение твое мне очень понравилось…»