Рисунки на крови

– Разумеется, нет, если только им не настучали про увечья крупного рогатого скота.

Тревор сжал его руку.

– Ну, – сказал Терри, – готов?

– Черт, да!

– Думаю, стоит разбить концерт на два отделения. В перерыве все купят пива, и у Кинси будет побольше выручки.

– А мы подкуримся за сценой, – вставил Кальвин.

Зах даже спросил себя, не подслушивал ли гитарист за дверью.

На Кальвине были черные хлопковые леггинсы и узкая, в обтяжку, тряпка, которая когда-то, наверное, была футболкой, – почти тот же прикид, какой был на самом Захе, только еще более обтягивающий и вызывающий. В прорезе в “футболке” было видно, что в сосок у Кальвина вставлено серебряное колечко. Просияв Заху улыбкой, Кальвин протянул ему какой-то чёрный продолговатый предмет – подводку для глаз.

– Хочешь?

Выделываться на сцене, распутно выпачкав глаза гримерным углем!

– …можно?

Кальвин сунул карандаш в руку Заху и отвернулся, разминая пальцы. Он, похоже, несколько сбавил обороты. Атмосфера за сценой и впрямь внезапно оживилась, стала возбужденно-деловитой: ребята собирались от души поразвлечься, но все же это была работа. Терри и Эр Джи стояли потягиваясь. Зах ощутил первый трепет нервозности, словно по его желудку прошлось птичье крыло. Глядя на себя в крохотное без лампочек зеркало, заботливо предоставленное Кинси, Зах начал обводить глаза черным.

Тревор глядел на него странно.

– Что ты делаешь?

– Накладываю грим. – В качестве завершающего аккорда Зах слегка размазал углы глаз, потом поднял взгляд на Тревора. – Нравится?

– Наверное, мне лучше вернуться в клуб.

– Как знаешь. А почему?

– Потому что, если я останусь здесь, – Тревор наклонился поближе, – я трахну тебя прямо на глазах у всей группы.

Великолепно – теперь на сцену он выйдет с эрекцией.

– Подожди до конца концерта, – прошептал он в ответ, – мало тебе не покажется.

– Обещаешь?

– М-м-м-м…

Губы Тревора закрыли ему рот, руки Тревора обняли его за плечи, крепко сжали. Потом Тревор поднял глаза на остальных музыкантов.

– Удачно вам отыграть, – сказал он.

И все музыканты, сообразив, что бессовестно пялятся, улыбнулись чуть шире, чем нужно, и выдали в ответ нестройный хор благодарностей.

Дверь в зал распахнулась и захлопнулась, Тревор растворился в толпе. Терри обвел взглядом остальных.

– Готовы?

Повсюду кивки. Мгновение тишины. И тут Терри произнес еще одно слово-талисман рок-н-ролла:

– Поехали.

Когда “Гамбоу” вышла на сцену, Тревор стоял в самом центре танцплощадки. Он почувствовал, как толпа напирает на него, и позволил отнести себя поближе к Заху.

Зах плотоядно улыбался залу. Кальвин и Эр Джи подняли гитары, закинули на плечи разноцветные, хипповского плетения, ремни. Сев за барабаны, Терри подался вперед и хрипло произнес в микрофон, установленный на перкуссии:

– Здравствуйте все. Мы “Гамбоу”! – Брызги свиста и аплодисментов. – Спасибо. Как видите, сегодня нас не трое, а четверо. Поприветствуем ДАРИО, нашего гостя, который приехал к нам с ограниченным ангажементом на… один… вечер! – Палочки легким поцелуем прошлись по цимбале. – ДАРИО! Подлинный мапьяк-кажун из самого что ни на есть Нового ОрлеААААНа!

За лесом поднятых над толпой махающих рук Тревор ясно увидел, как губы Заха сложились в “О черт!”. Но Зах быстро взял себя в руки, и когда Терри выдал трехтактовое вступление к первой песне, сорвал со стойки микрофон. Кальвин пустил волну “сырого” звука, а Эр Джи поддержал его басовой партией, напомнившей Тревору грохот колес, с ревом несущихся по открытой автостраде. Зах постоял, прижимая к груди микрофон, потом поднял голову и пригвоздил блестящими глазами зал.

Когда он начал петь, Тревору показалось, что он смотрит прямо него.

На самом деле Зах оставил очки в гримерной и дальше первых четырех рядов голов вообще ничего не видел. Но он чувствовал присутствие Тревора в толпе, ощущал, как бежит между ними словно по невидимому кабелю разряд тока, как этот кабель подрубается к сети, соединявшей Заха с Терри, Эр Джи и Кальвином, как он посылает невидимые спирали энергии в зал и заряжает и его самого. Эта серебристо-голубая энергия стимулировала как глоток самогона, искрилась и сыпала брызгами, как пенное шампанское.

Зах открыл рот и, почувствовав, как эта энергия огнем поднимается по его хребту, выпустил на волю слова. Он едва знал, что поет; его фотографическая память подбрасывала текст, его мозг рептилии переводил этот текст в чистую эмоцию, нисколько не вдумываясь в смысл. Зах искажал слоги, растягивал долгие гласные, загонял голос вниз, подстраиваясь под бас, потом пел с гитарой – высоко, и хрипло, и чисто.

Толпа придвинулась к самой сцене. Несколько детишек в первом ряду уже танцевали. Зах позволил их движениям завести себя. Вскоре он танцевал круче, чем кто-либо из них, то и дело напоминая себе, что надо дышать, не давать ослабнуть голосу, отдаваясь на волю музыки.