Рисунки на крови

Но это место как будто не таило в себе угрозы. Ему подумалось, он узнает его. Он даже был уверен, что город признал его. Выбрав наугад направление, Тревор зашагал, сам не зная куда. Вдалеке вроде бы слышались завывания саксофона, но вой то появлялся, то снова исчезал — в конце концов Тревор не знал точно, слышит ли он его вообще или ему только чудится.

Он миновал затянутую мелкой проволочной сеткой темную пасть крытой автостоянки (участок за ней был усеян битыми бутылками), потом прошел мимо череды лавок скупщиков, автоматических прачечных, витрин церквей Святого Света — все закрыто. И у всего окаменелый, сжатый и напряженный вид: больше, чем два измерения, но не совсем три. Здания были вполне материальны, он чувствовал тротуар под ногами, холодный ночной ветер сдувал волосы с лица, Тревор чувствовал, как движутся кости в пальцах, когда он засунул руки в карманы…

Карманы? Он же голым лежал в постели с Захом. Тревор опустил взгляд и увидел, что он одет в черный в тонкую полоску двубортный пиджак с широкими фигурными лацканами по моде сороковых годов. Под пиджаком оказалась черная сорочка, поверх которой болтался небрежно завязанный яркий клетчатый галстук. Штаны соответствовали пиджаку, а на ногах у него была пара потертых, но явно дорогих черных туфель. Подобной одежды он никогда не носил, но видел десятки и сотни фотографий Чарли Паркера точно в таком прикиде.

Тревор продолжал идти. Однажды он уловил насыщенный аромат крепкого кофе, но не смог разобрать, откуда он доносится. Несколько шагов спустя аромат исчез.

Вскоре он вышел на улицу, обрамленную вереницей баров, которые, похоже, были открыты. Весь квартал был ярко освещен старомодными чугунными газовыми фонарями, возвышающимися на каждом углу. Сами бары были темными. Но в недрах их помаргивал неон — судорожный шартрез, холодная голубизна, огненная злость. В узких проулках меж барами было совсем черно. Из них волнами доносился запах брожения: запах сотен видов остатков ликера, смешивающихся, перебраживающих в новый погибельный яд.

Вдоль обочины припарковано несколько машин: горбатые седаны и ребристые дагстеры— все как один пусты. И все так же на улице ни души, и непроницаемые окна баров отбрасывают искаженные отражения. Проезжая часть усеяна лужами, по которым идет рябь странного света и соблазнительных красок.

Тут Тревор сообразил, что не так с красками этого места. Пейзажи напоминали раскрашенные от руки черно-белые фотографин — краски были наложены поверх этого мира, а не пронизывали его. Вид у города был одновременно блеклый и мишурный.

Комиксы Бобби всегда были черно-белыми. Тревор вспомнил, как Диди однажды раскрасил страницу комикса цветными мелками: просто провел полосу красного там, посадил пятно синего тут. Этот мир отчасти походил на ту страницу.

Тревор неуверенно застыл на тротуаре: ему совсем не хотелось входить ни в один из темных баров, на улице были хоть какие-то признаки жизни. В отдалении улица как будто становилась темнее, там громоздились большие и словно промышленного вида здания. Уже здесь воздух был подернут смутной гарью — вонью горелой пластмассы пополам с горелым мясом… Не хотелось бы потеряться среди заводов и груд шлака Птичьей страны. Так куда же ему теперь идти? Он отступил на проезжую часть, чтобы получше разглядеть окна и двери баров. Оглядел их побитые навесы и мишурные огни в поисках хоть какой-нибудь зацепки. И ничего не нашел. Но внезапно кто-то выскочил из одного из проулков, и лишь быстрый шаг назад, сделанный Тревором, спас его от того, чтобы в него врезалась худая фигура. Схватив паучьими пальцами Тревора за лацканы пиджака, неизвестный с мольбой уставился ему в лицо. Рожа у неизвестного была изможденная, огромные горящие глаза сидели в таких глубоких глазницах, что казалось, их выковыряли ложкой. В плоти его была какая-то волокнистость. Длинное черное пальто свисало с плеч парой сломанных крыльев. Мешковатые рукава опали с цеплявшихся за пиджак Тревора костлявых запястий. Насколько Тревору было видно, под обшлаг рукава уходили свежие «дороги».

— П'жалста, дай мне в кредит, — прошипел неизвестный. — Мне вот-вот пришлют крутой старый булыжник.

Это был Сэмми-Скелет. Персонаж Бобби, квинтэссенция джанки. Сплошь посулы и напор, тик и обещания, анимированные ломкой. Это был тот самый персонаж, которого пытался набросать за кухонным столом Тревор в тот день, когда обрел свой талант. Он вспомнил, как Бобби наклонился у него через плечо, поцеловав его в макушку, прошептав на ухо: Ты нарисовал офи-гвнного джанки, дружок.

Осторожно взяв худые запястья Сэмми, Тревор мягко высвободил лацканы своего пиджака из скелетных клешней. К этому персонажу он испытывал странную нежность.

— Прости, Сэм, — негромко произнес он. — У меня ничего нет.

— Че ты хошь сказать? Ты ведь Человек, так? У тебя ведь есть вот эти, так?