Ритианский террор

Спенглер посмотрел на Пембана. Под этим углом зрения Пембан выглядел несколько крупнее, более впечатляющим. Спенглер уставился на него, чувствуя восторг открытия: лицо этого человека не было ни уродливым, ни смехотворным. Взгляд его глаз был твердым, живым и светился умом; широкий рот был твердым. Даже торчащие в сторону уши и широкие щеки придавали ему дополнительную силу и пытливое достоинство.

Спенглер сказал:

— Я хочу иметь информацию. Я очень ошибочно о вас судил и я прошу прощения, но этого недостаточно. Я чувствую, что должно быть что-то ошибочное в моих базовых предпосылках, вообще со всей Империей. Я хочу знать, почему мы проиграли в случае с ритианами, а вы преуспели. Я думаю, что вы могли бы мне помочь, если бы захотели.

Он подождал.

Пембан медленно произнес:

— Господин уполномоченный, я думаю, что вами руководит совсем другой мотив, осознаете вы это или нет. Давайте я назову его и посмотрим, согласитесь ли вы со мной. Слышали ли вы когда-нибудь о приоритете клевка у кур?

— Нет, — ответил Спенглер. — Кстати, зовите меня Спенглер или Торн.

— Хорошо — Торн. Вы можете называть меня Джой, если вам хочется. Теперь, о курицах. Предположим, их во дворе двенадцать. Если вы понаблюдаете за ними, то заметите, что у них существует жесткая социальная иерархия. Курица А клюет всех остальных, курица Б клюет всех остальных, за исключением А, курица В — всех кроме А и Б и так далее до курицы Л, которую клюют все, а она не может клевать никого.

— Так. Понимаю.

Пембан продолжил без всякого выражения:

— Вы являетесь курицей Б или В в подобной системе. Существуют один или два вышестоящих лица, которые являются вашими правителями, а вы играете ту же роль для остальных. Теперь, если кто-либо новый попадает во двор, вы точно знаете, является ли он тем, кто клюет, или тем, кого клюют. Но я представляю собой совершенно другой случай. Я — другая разновидность курицы, я на самом деле не принадлежу к вашему двору, поэтому вы стараетесь не клевать меня, разве что когда я провоцирую вас; это просто унижает ваше достоинство. И все это до тех пор, пока вы не обнаруживаете, что я клюю вас. Теперь вы стараетесь разместить меня в вашей системе выше себя, потому, что вся система клевков просто развалится, если вы будете получать их в обоих направлениях. Поэтому вы пришли сюда, чтобы сказать: "Я знаю, что вы выше меня в системе клевков, ну и хорошо. Давайте, клюйте меня.»

Спенглер уставился на него в молчании. Ему было интересно наблюдать, что, хотя он и чувствовал себя униженным, на самом деле эмоции не носили неприятный оттенок. Это разновидность очищения, подумал он. Иногда полезно для всех, чтобы кто-то показал, что вы привязаны к колышку и подергал за веревочку.

— Более того, — продолжил Пембан, наблюдая за ним, — вы получаете удовольствие от этого. Иногда приятно раболепствовать перед тем, кого вы считаете сильным, особенно тогда, когда ваше положение и старшинство вне опасности. Разве это не так?

— Я не могу сказать, что вы ошибаетесь, — ответил Спенглер, стараясь быть честным. — Я никогда раньше не слышал, чтобы все это выражали таким образом, но это действительно правда, что я поставлен в условия, которые вынуждают меня принимать авторитет одних и быть авторитетом для других — и тут, вы правы, я получаю удовольствие и от одного и от другого. Это необходимое состояние в моей профессии, или по крайней мере я в этом был убежден. Я полагаю, что это не очень хорошо, если смотреть объективно. Пембан потянулся к графину с виски, но затем передумал. Он посмотрел на Спенглера, криво улыбаясь.

— Но чего вы не понимаете, так это того, что я не получаю от этого удовольствия. Возможно, вам трудно понять, но мне не нравится бить кого-либо, кто не пытается дать мне сдачи. Вся эта беседа неприятна для меня, но я не мог избежать ее. Вы поставили меня в такое положение, когда совершенно неважно, буду ли я говорить, или совсем откажусь разговаривать с вами, я все равно буду делать то, что хотите вы. И это самая забавная часть, господин уполномоченный, — заставляя меня ранить ваше чувство собственного достоинства, вы раните мое достоинство в два раза сильнее. Я думаю, дурной привкус останется у меня надолго.

Спенглер медленно встал. Он два раза глубоко вдохнул, но его внезапный гнев не уменьшился, он продолжал нарастать. Он с большей осторожностью сказал:

— Я не хочу, чтобы гора обвалилась на меня. Эта замысловатая беседа, которая была у нас, мистер Пембан…

Она означает, что одного ясного и обдуманного оскорбления достаточно.

Внезапно он увидел Пембана таким, каким воспринимал его с самого начала: вызывающим раздражение маленьким, уродливым дикарем из колонии. Пембан сказал:

— Ну вот, теперь вы сердитесь. Это все потому, что я не хотел играть с вами в вашу игру клевков.

Спенглер произнес в бешенстве: