Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации

Затем, в 795 г., в результате серии дворцовых переворотов ханская власть была ограничена советом чиновников (не племенных вождей) и руководителей манихейской церкви, которые потребовали, чтобы «во всей земле простолюдины и живые существа чистые и добрые были покровительствуемы, а злые истребляемы». Определяли же, кто добр, а кто зол, те же манихеи. По их мнению, «неверующие по незнанию называли черта Буддой», и есть сведения, что в манихейских кумирнях изображался демон, которому Будда моет ноги. Эти кумирни, конечно, не сохранились. Нетерпимость надолго стала знаменем эпохи.

Все соседи Уйгурии – буддисты, шаманисты, мусульмане, христиане и конфуцианцы – стали ее врагами. Но не только враги, а и сами уйгурские простолюдины тяготились новой религией. Возможно ли было растолковать пастуху, неграмотному храброму воину, что его родная благоухающая степь, любимая жена и веселые дети – страшное зло, от которого надо отречься? Мог ли он возненавидеть свои крепкие руки, натягивающие тугой лук до уха, и своего боевого коня, носившего его к победам над врагами? Мог ли он представить себе абстракцию борьбы Огненного Сияния с беснующимся Мраком? Ясно, что народ был манихейским только по названию. Так произошел разрыв между неофитами и массой.

Кончилось это в 840 г. Из Сибири пришли кыргызы, взяли столицу Уйгурии Каракорум и казнили всех вельмож, не успевших бежать. Уцелевшие продолжали борьбу до 847 г., но были вынуждены отойти на юг и юго-запад, оставив пустыню Гоби барьером между собой и победоносными, безжалостными кыргызами. Там уйгуры основали два небольших княжества, одно в Ганьсу, другое в Турфане. Первое было завоевано, а второе уцелело, но люди, его основавшие, были ассимилированы населением завоеванных ими оазисов и, подарив покоренным даже свое имя, исчезли как этнос. С IX по XV в. уйгурами назывались именно подчиненные им племена, а самих их не стало, как и их былых соперников – тюркютов, тоже оставивших свое имя многим этносам, отнюдь не бывшим их потомками.

Эти новые носители имени «уйгуры» оставили после себя богатое, даже роскошное искусство, потому что они не были манихеями, а были буддистами и несторианами. Но эта культура не кочевая, а оседлая, базисная, и потому лежит за пределами нашей темы.

14. После конца – этнические осколки

Как известно, случайности в истории встречаются часто, но большого значения не имеют, потому что их последствия – зигзаги – компенсируются в могучих течениях исторических и природных закономерностей. Но совпадения, или встречи двух-трех потоков закономерностей, влекут за собой либо смещения исторических судеб даже очень крупных народов, либо их аннигиляцию. Так произошло в Центральной Азии в так называемый «темный век» – 860–960 гг. [107, с.55].

В это столетие совпали кризисы трех линий или, точнее, исторических закономерностей, и совпадение их оказалось трагичным для культуры Центральной Азии, поскольку создался разрыв традиции и возникло забвение прошлого.

Первое. С разгромом Уйгурии закончилась инерция пассионарного толчка III в. до н.э. Все этносы, возникшие тогда в Великой степи, либо перестали существовать, либо превратились в реликты, либо стали примыкать к соседним могучим суперэтническим целостностям – к Китаю, мусульманскому халифату, к Византии – и даже вступали в контакты с лесными племенами Сибири. Дольше всех продержались тюрки-шато, потомки «малосильных» хуннов, вернувшиеся на древнюю родину – северную границу Китая, карлуки, потомки ветви тюркютов, и куманы, смесь среднеазиатских хуннов с алтайскими динлинами. Поскольку этот грандиозный этногенез с хуннов начался и хуннами закончился, правомерно назвать его, пусть условно, хуннским. Он просуществовал 1200 лет и в X в. был на излете. Собственные силы его стали малы и не обеспечивали возможностей роста.

Второе. Ни в Китае, ни в халифате кочевники не обрели покоя. Их не любили, а использовали. В этих обеих империях шла фаза этнического надлома. И там и тут вероломство и жестокость стали знаменем эпохи, хотя и с различной окраской. В Китае вздымалась волна шовинизма, безотчетной ненависти ко всему чужому [172, с.127, 140], и уж больше всего – к кочевникам. В халифате тюрок ненавидели шииты и карматы, хотя последние так же ненавидели мусульман. А в Византии в этот век в тюрках не нуждались и пренебрегали ими.

Кочевникам лучше бы не соваться на чужбину, а жить дома, но тут вмешалось третье: в степной зоне наступил очередной период вековой засухи. Волей-неволей приходилось уходить на окраины степи [81; 83, с.92].

С одной стороны, засуха X в. была полезна, ибо кыргызы покинули степь, превратившуюся в пустыню, и ушли домой, в Минусинскую котловину. Война их с уйгурами, не кончившись, загасла. Кровь перестала литься на пересохшую землю. Но с другой стороны, кочевники, покидавшие родину и терявшие связь с ландшафтом, невольно упрощали этносистемы и теряли традиции.