Ритуал

А потом там, в темной сырой бесконечности деревьев, вдруг послышался кашель. Будто кто-то прочищал горло от застрявшей косточки. Люк посмотрел на свою правую руку. В ней было пусто.

Двигатель заглох. Руль исчез.

Люк закрыл глаза. Потом открыл. Рот был влажным от крови. Нос разбит.

Люк вытащил ружье и положил на капот. Потом вылез сам, совершенно голый.

69

Он больше не слышал ни кашля, ни лая, ни шакальего тявканья. Но он был не один в этом лесу, нависшем над ним и заслонившем серый солнечный свет. Ветви деревьев роняли тяжелые ароматные капли дождя. Люк чувствовал себя словно в известковой пещере – сверкающей, вневременной и ужасной.

Нет, больше он не слышал и не видел твари. Но его сопровождали другие существа.

Он непрерывно сглатывал, стараясь облегчить страшную сухость в опаленном кордитом горле. Его бросало то в жар, то в холод. Он видел вещи и слышал голоса людей, которых там не было. Он переходил из одного мира в другой. Он все шел и шел.

За пределами видимости сновали белые человечки. Они галдели как маленькие обезьянки. Он видел их краем глаза. Они походили на голых детей.

Находясь в бреду, он дважды разворачивался, вставал на колени и стрелял в деревья, где, как ему казалось, видел что-то маленькое, бледное и щебечущее. А потом наступала тишина. Жуткая тишина, полная ожидания и смутных надежд. Пока все не начиналось снова: топот маленьких ног по сырому полу леса и крики в далеких зарослях.

У нее был приличный выводок. Молодняк злился на него за раненую «мать». Если бы он упал и потерял сознание от усталости, они бы непременно утащили его из грез и жидкой грязи в лес. Поэтому он продолжал идти, разговаривая сам с собой, чтобы отогнать их от себя.

Судя по всему, был ранний вечер, когда Люк дошел до конца дорожки и увидел небо, словно впервые за многие годы. Дорожка просто закончилась, а когда он обернулся, перед ним была лишь сплошная стена деревьев. Он словно оказался в прибрежной бухте, куда попал, выйдя из расселины в скале, или хорошо скрытой меж двух полуостровов пещеры. Он больше не видел ни конца тропы, по которой шел полдня, ни бреши в густых зарослях подлеска, высотой с человеческий рост.

Он вышел на каменистую равнину, открытую всем ветрам и туманную после дождя. Серые, зеленые от мха и белесые камни простирались в бесконечность. Если не считать редких маленьких берез, равнина была бесплодной и пустынной, как дно огромного высохшего океана.

В этой гнетущей тишине Люка охватило бескрайнее, удушающее чувство одиночества. Таким одиноким он еще никогда себя не чувствовал. В то же время он испытывал безумное желание брести дальше в бесконечность, мимо этих гигантских валунов. Место казалось странно знакомым, словно он вернулся туда, откуда пришел давным-давно. Когда рядом с ним были три его лучших друга.

Отойдя от опушки леса на некоторое расстояние, Люк сел передохнуть. Вздрагивая всякий раз, когда голова падала на грудь, он провалился в темно-красный сон. Он не знал, сколько прошло времени. Может, несколько секунд. Или пара часов. В конце концов, когда дрожь стала невыносимой, он встал на ноги, повесил ружье на плечо и двинулся дальше, прочь от леса.

За широким гребнем леса, похожим на чью-то вытянутую руку, Люк нашел другую дорожку. Узкую, каменистую, заросшую травой, но явно неспроста протоптанную кем-то в ландшафте из камня и серого оленьего мха. Кем-то, кто однажды уходил из этого страшного леса.

Люк не знал, где север, а где юг. Не знал, куда ведет дорожка, но от одного ее вида разрыдался, содрогаясь всем телом.

Он шел во тьме, дрожа от холода и не чувствуя под собой ног. В небе зажглись тонкие очертания луны и облаков. Он часто подносил к глазам руку, пока они не перестали ее различать. Забвение не длилось долго. Небо из черного стало синим, потом розовым, а потом бледно-серым.

В какие-то моменты разум прояснялся, и Люку становилось тепло. К нему приходили настолько отчетливые воспоминания, что он сознательным усилием воли убеждал себя, что он сейчас не на работе, не в Лондоне и не разговаривает с Хатчем в стокгольмском баре о книгах.

Но, топая затекшими ногами в циклическом, утомительном бреду, в какой-то нелепый момент истины Люк осознал, что работа за 863 фунта в месяц в тридцатишестилетнем возрасте не имеет смысла. И оставшийся невыплаченным «Нат-Вест Банку» двадцатипятитысячный кредит на развитие бизнеса, давным-давно потерпевшего крах, тоже неактуален. Не имело значения и то, что он не любит свою работу, ненавидит обоих своих коллег, что он беден как иммигранты из Финсбери-парка и боится Рождества, потому что ему скоро будет негде его справлять, и что у него всего три пары обуви. Все это осталось позади. Теперь взгляд Люка был устремлен куда-то за горизонт и внутрь себя одновременно. Он знал, что это чувство никогда не вернется. Но это тоже не имело значения. Главное – он чувствует это сейчас. Он знал, что вещи, которые удерживали его, напоминали о прошлой жизни, сортировали по определенным признакам окружающих, те вещи, к которым нужно было стремиться в прежнем мире, утратили смысл.