Ритуал

Кэсси не стала прерывать разговора. По тому, как миссис Блейк односложно переходила от сухого «Да» к настороженному «Понимаю», чувствовалось, что она расстроена.

Дочь направилась в спальню, подошла к окну, выглянула на улицу и пространно порассуждала про себя о возможных причинах материнского огорчения. Но, честно говоря, она не могла по-настоящему думать ни о чем, кроме рыжеволосого.

Даже если Порция знает, как его зовут, она на сто процентов никогда этого не скажет. Как отыскать человека, не зная имени?!

Никак. Вот и вся история. Да и узнав его имя, Кэсси не стала бы за ним бегать — она просто этого не умеет. Не обучена.

— А через неделю я уеду, — прошептала грустная поэтесса.

Впервые эти слова не принесли ни утешения, ни надежды. Маленький кусочек халцедона с легким стуком лег на тумбочку.

— Кэсси, ты что-то сказала?

Девушка обернулась и увидела стоящую в дверях мать.

— Мам, я не знала, что ты уже закончила, — и добавила, отвечая на вопрос, застывший в глазах матери: — Я просто думала вслух. О том, что в конце следующей недели мы поедем домой.

Выражение лица матери резко изменилось: будто боль, надежно скрытая, на секунду вырвалась из плена. Огромные черные глаза матери были обведены темными кругами; эти глаза обшаривали комнату, будто не зная, куда спрятаться.

— Мам, в чем дело? — Кэсси почуяла недоброе и решила, наконец, прояснить ситуацию.

— Я говорила с бабушкой. Ты же помнишь, мы собирались навестить ее на следующей неделе?

Как тут забудешь! Когда она пыталась рассказать Порции, что они с мамой поедут к бабушке на машине по побережью, Порция рявкнула, что здесь, дескать, это не называется побережьем. Оказывается, от Бостона до Кейп-Кода пролегает южный берег, от Бостона до Нью-Хэмпшира — северный, если вдруг кому-то взбредет в голову отправиться в Мэйн, он поедет на восток, а если к ее бабушке… А где бабушка, кстати, живет? Кэсси не знала, где, поскольку мать ей этого никогда не говорила.

— Конечно, — сказала девушка, — я помню.

— Ты даже представить себе не можешь, как она сдала. Совсем плохо себя чувствует, гораздо хуже, чем я предполагала.

— Бедная бабушка! — Кэсси никогда не только бабушку, но даже фотографию бабушки не видела и, тем не менее, по-настоящему сочувствовала ей. Женщины не общались примерно с тех пор, как родилась Кэсси. Это было как-то связано с уходом матери из дома, но в подробности семейной драмы ребенка не посвящали. Правда, в последние годы возобновился вялый обмен письмами, позволяющий Кэсси надеяться, что в душе они все-таки любят друг друга. Так что познакомиться с бабушкой ей очень хотелось. — Мам, мне, правда, очень, очень ее жалко, — произнесла она. — Ты думаешь, она поправится?

— Не знаю. Она там совсем одна в огромном домище… а теперь еще это воспаление вен! Она почти не ходит.

Лучи солнца разлиновали лицо матери полосками света и тени. Речь ее лилась ровно, но вымученно, будто она сдерживала рвущиеся наружу эмоции.

— Доченька, мы с бабушкой не очень ладили, но мы ведь одна семья, и, кроме нас, у нее никого. Настало время забыть о ссорах, — никогда раньше она не говорила о разрыве так открыто.

— Мам, а что все-таки между вами произошло?

— Теперь это не важно. Она хотела, чтобы я… скажем, выбрала путь, который мне казался неприемлемым. Она считала, что поступает правильно… Как и я… Теперь она беспомощна и одинока.

Кэсси почувствовала легкий холодок. Что это — беспокойство о неведомой бабушке или что-то еще? Кошки скребли на душе все сильнее: выражение лица матери не предвещало ничего хорошего, это было лицо человека, готовящегося сообщить дурные новости, но, хоть убей, не знающего, как это сделать.

— Кэсси, я все взвесила и вижу только одно решение. Мне очень тяжело говорить об этом, потому что для тебя это будет настоящей катастрофой. Тебе придется сложнее всего… но ты молодая — привыкнешь. Я знаю — привыкнешь.

Кэсси занервничала:

— Мамочка, не беспокойся, — затараторила она. — Оставайся здесь и делай все, что потребуется. К школе я подготовлюсь сама. Это же нетрудно: Бет и миссис Фриман помогут мне… — мать только отрицательно мотала головой.

Девушка вдруг почувствовала, что единственный шанс прорваться — это законопатить зияющую дыру туманного будущего бессмысленным потоком слов.

— Новой одежды для школы мне не потребуется…

— Кэсси, доченька, прости меня. Милая, я хочу, чтобы ты попробовала понять и отнеслась к этому по-взрослому. Я знаю, как сильно ты будешь скучать по друзьям. Нам обеим придется смириться с ситуацией и постараться извлечь из нее максимальную пользу. — Мать бессмысленно уставилась в окно, не способная вынести взгляда дочери.

Кэсси взяла себя в руки:

— Мам, объясни все-таки, что ты пытаешься сказать?

— Я пытаюсь сказать, что домой в Резеду мы не поедем. Мы поедем туда, где я родилась, в дом бабушки, и будем жить с ней. Мы нужны ей, и поэтому остаемся там.

Кэсси оцепенела, все ее чувства притупились. Она смогла только пролепетать, как будто это теперь имело хоть какое-то значение:

— Где «там»?! Где находится дом бабушки?!