Ритуальные услуги

— Ну, на этой почве у него и начались проблемы. Он вечно мастерил какие-то... — она повертела кистью у виска, подыскивая слово. — Какие-то бомбочки, что ли... Знаешь, прежде валидол продавался в маленьких металлических баночках. Так вот он начинял их чем-то взрывоопасным и взрывал на школьном дворе. Нина Валериановна, химичка, говорила, что это, скорее всего, какая-то смесь алюминиевой пыли с марганцовкой. Ну и еще что-то такое мастерил. Я его предупреждала — эти опыты могут плохо кончиться. Так оно и вышло. У нас, помнится, была комиссия из роно, проверяли наглядную агитацию. И вот они зачем-то наведались во двор, где Сережа, как на грех, экспериментировал. И что-то, конечно, в самый неподходящий момент взорвалось. Грохот стоял... — Она прикрыла глаза и покачнулась, приложив руку к груди. — Руководителю комиссии чуть плохо с сердцем не стало. Ну словом, вышел большой скандал, меня затаскали по инстанциям. И Сережу пришлось переводить в тридцатую школу — рабочей молодежи, были прежде такие школы. Ну вот. — Она поправила выбившуюся из-под светлого платка прядку. — А как его судьба дальше сложилась, я не знаю. А ты?

— Хорошо сложилась. Он в порядке. Ладно, тетя Аня, мне пора.

Поспел я в переулок в самый удачный момент, застав там, что называется, немую сцену: мент изумленно таращился на Люку, которая вместо цветов загружала в багажное отделение литровые бутылки виски с черной наклейкой и прозрачный пластиковый пакет с закусками. Низко наклонившись, она старательно устраивала рядом с роскошным гробом покупки, нисколько не обращая внимания на то, что порыв горячего сквознячного ветра приподнял ее юбку, открыв нашим взорам сочную попку во всей ее аппетитной красе.

— Покойный любил в этой жизни всего две вещи. Женщин и выпивку, — бросил я лейтенанту, минуя будку. — И мы просто обязаны отдать долг его светлой памяти.

3

Отдавать долг решено было у Люки, благо жила она в пяти минутах ходьбы от пряничного домика, в массивном, с еще основательной сталинской выправкой, десятиэтажном доме, фасадом выходящем на Садовое и изукрашенном поверху, над линией верхних окон, барельефами с типичными для "большого стиля" сценами вдохновенного труда: в полях, цехах и у чертежных кульманов — четкие профили плоских людей, застигнутых и остановленных неведомым мастером архитектурных излишеств в моменты их летящих порывистых движений. Все, как один, восторженно приподняв просветленные лица, глядели вдаль, словно выискивая в тех туманных далях землю за горизонтом, и, глядя на них, я подумал: если мы чего-то и добились за последнее время, так это того, что воспитали в себе привычку сумрачно глядеть себе под ноги.

Люка поволокла покупки к подъезду, я свернул за угол и дворами выплыл к заветной гавани, по которой нервно курсировало неопределенного возраста бледнолицее существо в надетом на голое тело просторном и крайне поношенном вельветовом балахоне сугубо поэтического фасона, первозданный оттенок которого определить уже не представлялось возможным, слишком коротких, открывавших жилистые щиколотки, джинсах и сандалиях на босу ногу, которые по такой жаре, наверное, и смотрелись бы уместно, если бы их носитель имел обыкновение хоть раз в год споласкивать ноги и остригать ногти. Сосредоточенно почесывая мягкую и жидковатую, неровными островками вспухающую на истощенном лице бороду, существо уставилось на меня и на удивление гулким, глубоким, поразительно объемным, неизвестно как умещающимся в цыплячьей впалой груди, голосом осведомилось:

— Вершительница скорбных дел у себя?

— Привет, Алдарионов, — ответил я, прикрывая дверь лимузина. — Если ты про Люку, то ее нет. Она скорбит в тиши уединения. Но я уполномочен представлять ее интересы. Пошли в офис... А кстати, у нас что, начался месячник творческой интеллигенции? Недавно Бэмби свидетельствовала почтение —- от лица мастеров монументалистики. Теперь вот ты — от лица литературы. Выходит, все искусства в гости к нам. Не хватает разве что мастеров балета.

— Да ну их в баню, — прогудел Алдарионов. — Они все педики.

— Я где-то слышал, что среди них встречаются и женщины, — сказал я, когда мы поднялись наверх и вошли в приемную.

— Один черт, — махнул он рукой, окунул ее в висевшую на плече холстяную суму, напоминавшую безразмерный накладной карман без клапана, извлек оттуда бутылку водки и водрузил ее на стол.

— Ого, Костя! И чем ты так воодушевлен? — спросил я, поглаживая ребристый бочок "Гжелки". — Что-то удалось продать? Что именно? Частушки, анекдоты или гимн?