Рюмка водки на столе (сборник)

После чего обернулся, чтобы послать его наконец-то как следует, но на скамейке никого не было. Если бы я был студенткой филфака и прочитал сто пятьдесят семь раз «Мастера и Маргариту» – а это для них обязанность, вроде как для пограничника уметь бегать с собакой, – то непременно бы вздрогнул. Но это было далеко не первое похмелье в моей жизни. Я знал, что в такие моменты чего только ни случается. И никакие дьяволы советского розлива тут ни при чем. Алкоголь играет, сказал я себе. И пошел за добавкой, еще поиграть. Но буквально в двух-трех метрах от столика, хотя все вроде как и продолжало выглядеть обычным, – что-то в атмосфере изменилось. Воздух как будто щелкнул и, судя по тому, как люди в парке продолжали заниматься своими делами, – изменилось лишь для меня. Так что я не стал заострять на этом внимание и купил себе еще пива. Но я уже знал.

Что-то случится.

* * *

И случилось все гораздо быстрее, чем я ожидал.

И никакой подготовки в виде серного дождя, молний, грома или еще какой-то этой феерической херни из Ветхого Завета не было. В воздухе просто потемнело, и начался дождь. Ну я и спрятался от него под деревом. А там стояла какая-то девушка. Я шел уже на пятый литр, так что можно было и познакомиться. От украинского пива выражаешься всегда выспренно, глупо и провинциально, прям как ведущие светских новостей на ихнем украинском телевидении, так что я начал так:

– Милая незнакомка…

– Милый знакомец, – сказала она и повернулась.

К счастью, я был уже достаточно пьян. Поэтому не испугался, когда на меня посмотрела Ниночка Приходько. Толстенькая девчонка – кстати, украинка – из параллельного класса, которая была в меня влюблена всю школу. И с которой я трахался, когда поступил в институт и понял, что трахаться нужно со всеми, кто в тебя влюблен, а не строить из себя чистюлю сраного.

Все бы ничего, только Ниночка уже лет десять как была мертва.

Отучилась на бухгалтера, устроилась по профессии и спустя полгода бросилась под поезд из-за какой-то растраты. Помню, все мы дико переживали. Ну все парни в ее дворе. Ниночка ведь, как и положено всякой Ужасно романтичной в шестнадцать лет девушке, в двадцать пять стала не менее Ужасно доступной. Все это я вспомнил, глядя на нее.

– Сам ты прошма! – сказала Ниночка и улыбнулась.

Но улыбнулась как-то невесело. Ей явно было нехорошо. Алкоголь, подумал я. Какая-то сумасшедшая. Очень похожи.

– Рад, мудак? – спросила она.

– Чему? – спросил я.

– Тому, что мне из земли вылезти пришлось ради того, чтобы какой-то мудак уверовал, – сказала она.

– Нина?!!!!!.. – сказал я.

– Нет, бля, Вася, – сказала она.

И обвела рукой горизонт. Вокруг нас стояло человек двадцать, не меньше, которые, как я точно знал – поскольку не раз напивался до полусмерти на их похоронах, – сыграли в ящик. Но они были. И они стояли. И все говорили мне:

– Привет, привет!

Я отбежал от дерева и бросился из парка.

К сожалению, в городе ситуация была не лучше.

Еще при выходе из парка мне улыбнулся другой мой покойный одноклассник, Федя по прозвищу Вертолетчик. Мы прозвали его так за пристрастие к выбрасыванию с девятого этажа кошек с пропеллером, который он забивал в несчастных скотин гвоздем.

У фонтана стоял мой приятель Раду, который в 92 году сбежал из дому, чтобы подносить патроны воинам-освободителям, поехавшим завоевывать Тирасполь.

До фронта он не доехал, потому что попал под «КамАЗ».

У дороги я замедлил шаг. Там, взявшись за руки, стояла мертвая парочка, о которой даже в «Экспресс-газете» писали.

Жили они в нашем же дворе. Сашка и Маринка Соловьевы. Прославились они в узких кругах желтой прессы тем, что – уже после бракосочетания – поняли, насколько каждый из них ошибался в своих гендерных пристрастиях. Проще говоря, каждый из них оказался гомосексуалистом. Но они любили друг друга. Тогда Сашка за двенадцать лет службы в каком-то учреждении скопил денег на смену пола и тайком от Маринки сделал операцию. Ну чтобы быть с ней лесбиянкой, пусть и несчастной. В глубине души-то он был «голубой». А Маринка сделала ровно то же самое, чтобы быть пусть и несчастным «голубым», но рядом со счастливым Сашкой. Встретившись после операций, они здорово удивились, но дело было сделано. Пришлось им, обменявшись паспортами – Сашка стал Маринкой, а Маринка Сашкой, – жить и дальше, как гетересоксуальная пара. Чтобы хоть как-то обозначить случившиеся с ними изменения, они сменили фамилию на Петуховых. Увы, это ничего не меняло. Но мучились так они, к счастью, недолго. Обоих убил врач, делавший им операцию. Доктор влюбился в Маринку, когда та была еще женщиной, и уже тогда ревновал ее к Сашке. А уж когда Маринка стала мужчиной и Сашкой, чтобы жить с Сашкой, который стал женщиной и Маринкой, чтобы жить с Маринкой, которая…

Доктор понял, что ему проще прирезать их обоих, а не разбираться, кого из них и к кому ему теперь следует ревновать. Жуткая история.

Я бросился от них к ларьку, чтобы купить пива. Но оттуда мне улыбался покойный Хо Ши Мин.

Ну и, наконец, главное чудо.

Мое похмелье исчезло.

* * *