Рюрик

Олаф, сначала с любопытством наблюдавший за танцем юной Рюриковны, неожиданно вдруг почувствовал, что она танцует только для него. Только он мог распознать, что скрывают эти быстрые нежные движения рук, эти опущенные тонкие пальцы, этот лёгкий поворот головы, эти пушистые опущенные ресницы и этот мимолётный, горячий, зовущий взгляд из-под них. "Не покидай, не забывай меня!" - разве он мог относиться к кому-нибудь другому? Нет, он обращён только к нему, главе ладожской дружины!

Но вот замолкли струны кантеле, и Рюриковна бросилась в объятия Олафа, который широко раскрыл их, ожидая свою наречённую. Да, как только он понял, что Рюриковна танцует этот чудесный танец для него, он сразу же забыл о милой дочери Гостомысла и решил увезти Рюриковну с собой в Ладогу. Ведь дальше одному, без любви, молодому правителю Ладоги жить нельзя.

Девушка не успела прийти в себя от неожиданного счастья, как услышала позади весёлый голос отца.

- Вот и найди её в этих огромных ручищах, - беззлобно проворчал Рюрик, глядя на дочь, утонувшую в крепких объятиях Олафа. - Отдай её нам, витязь, произнёс ритуальную фразу великий князь, волнуясь и с горечью сознавая, что совсем недолго, и эти нежные любимые им девушка и юноша сделают его дедом. Вот и старость пришла! Он повлажневшими глазами поглядел на дочь, затем на Олафа и ждал ритуального ответа от него.

Олаф понял, чего от него ждут, и взволнованным голосом произнёс, глядя на Рюриковну:

- Нет, отец! Теперь твоя дочь будет моей наречённой, моей семьяницей, трижды проговорил Олаф впервые в своей жизни заветную клятву мужа и тут же испросил позволения у родителей невесты увести любимую в одрину.

Семнадцатилетняя Рюриковна вспыхнула, поняла, что мечтательная юность её осталась позади, и почему-то заплакала.

А в это время Гостомысл затащил Хетту с кантеле снова в центр поляны и заставил играть ту мелодию, которая по нраву кельтянке. Жена Кьята не упрямилась, а подтянула на плечах ремень и весело ударила по струнам. И снова закружился хоровод, и впервые начались состязания в плясках между варягами и словенами. И зазвенели с новой силой шутки, смех, ибо первыми состязались самые знатные люди того и другого народов. И плясал Гостомысл, вытанцовывал и Власко с Вышатой, состязались в молодецкой удали с Гюрги и Дагаром; плясали Полюда с Кьятом и хохотали до упаду над своими замысловатыми прыжками; плясала Руцина, зазывая Эфанду и дочь Гостомысла в круг; плясал Бэрин, пыхтя и охая; и плясало небо со звёздами, улыбаясь широколицей луной, и плясала земля со своими густолиственными деревьями, ласковыми кустарниками и вновь проснувшимися прекрасными цветами…

* * *

Всего три дня прошло после свадьбы Олафа с Рюриковной, не омрачать бы ничем светлое событие, побыть бы ещё возле весёлых, счастливых молодых, посмотреть бы на свежую зелень и чистоту белых цветов, что украсили вдруг землю ильменскую, положить бы в душу всю эту свежесть и чистоту и подержать бы её там подольше, но время летело быстро, и великий князь вынужден был начать с главой ладожской" дружины тот тяжёлый, но необходимый разговор, который наложил особый отпечаток на всю дальнейшую жизнь наследника Рюриковых дел. Тёплым вечером, когда женщины занимались рукоделием, а дети под наблюдением нянек, объятые дрёмой, тихо засыпали, Рюрик сказал Олафу:

- Я ведаю, ты мудрый муж моей дочери, и потому прошу тебя - повремени с ребёнком.

Олаф в ответ удивлённо посмотрел на Рюрика, чуть-чуть не сказав ему: "Но сам-то ведь двоих имеешь!"

Рюрик понял удивление Олафа, хмуро улыбнулся ему и мягко проговорил:

- Ты… не так меня понял, Олаф. Я знаю, какую радость приносят дети, но ты запомни, князь: отроков надо иметь только… веря в их незыблемое будущее. - Рюрик с состраданием посмотрел в настороженные глаза повзрослевшего бывшего вождя их племени и упреждающе прошептал: - А я… боюсь, Олаф.

Ладожский князь вздрогнул от такого откровения, но не успел успокоить великого князя какой-нибудь лёгкой шуткой, как услышал ещё более тяжкое признание.

- Ты же ведаешь, как тает моя дружина! - с болью воскликнул великий князь и хмуро добавил: - И я их понимаю! Воям нужен сильный, здоровый предводитель! А куда я могу повести своих дружинников? - спросил Рюрик скорее не Олафа, а самого себя и сам себе резко ответил: - Только за данью, и то в последнее время собирали её Дагар с Кьятом! Что я могу? - снова сурово спросил великий князь и, не щадя себя, ответил: - Только лежать и кашлять! Я прошу тебя, Олаф, перебирайся ко мне, в Новгород! Присмотришься к делам моим, а там и… примешь их! - горячо и искренне предложил Рюрик, глядя в растерянное лицо правителя Ладоги.

- Ты в своём уме?! - ужаснулся Олаф, не отводя взгляда от пытливого взора Рюрика.