Рюрик и мистика истинной власти

“А что, честное обчество, можете ли вы платить мне и всю белочью шкуру?” Порешили платить и всю белочью шкуру и платили долго.

Видит Юрик, что платят, собрал всех на сходку и говорит: “За белочью шкуру хочу я наложить на вас малые деньги, можете ли вы поднять мне?” И малые деньги они подняли – и поныне помнят этого домового хозяина и в Северной украине, и в Олонецком крае, и в Новгороде.

И после этого Юрика пуще и пуще повышали дань с алтына на четвертину, а с четвертины на полтину, а с полтины на рубль, и так до Петра Первого, а после Петра платили и с живой души, и с мертвой, и рубль, и два, и три, и четыре, и пять»[469]. Однако известие Никоновской летописи могло отражать не только реальное недовольство всего населения Новгорода, а мнение сторонников Вадима Храброго. Что же касается олонецкого предания, то оно обобщает общий горький опыт взаимоотношения народа с государством и использует образ Рюрика как отправную точку этих взаимоотношений.

На основании своих многолетних исследований В. Л. Янин констатировал, что «анализ совокупности археологических материалов позволяет утверждать, что даже в момент призвания Рюрика, несмотря на внутренние противоречия, союз пригласивших князя племен был достаточно властен и само приглашение князя состоялось в виде договора, одним из главнейших пунктов которого стало решительное ограничение княжеской власти – запрещение князю самому собирать государственные доходы с подвластной союзу территории: ее собирали представители пригласивших князя племен, передавая князю лишь “дар”, т. е. некое жалованье. По существу это договорное условие стало краеугольным камнем всей последующей новгородской государственности. <…> Полагаю, что именно обусловленное договором ограничение княжеской власти в столь важной сфере стало главной причиной ухода ближайших преемников Рюрика – Олега и Игоря – на юг в поисках безграничной власти, которую они находят в Киеве, где правят уже как завоеватели, пользуясь всей ее полнотой, включая княжеское полюдье»[470]. Соответственно, археологические данные не соответствуют рисуемой олонецким преданием картине постоянного повышения дани первым князем.

Ближайшее свидетельство современника о тех началах, на которых Варяжская Русь стремилась строить свою государственность, относится к событию, которое произошло через 65 лет после смерти Рюрика. Захватив в 943-944 гг. азербайджанский город Бердаа, русы заявили его жителям буквально следующее: «Единственно, чего мы желаем, это власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас – хорошо повиноваться нам»[471]. Это красноречивое свидетельство исходит не от отечественного летописца, которого еще можно было бы заподозрить в желании приписать великодушие своим соплеменникам, а от мусульманского историка Ибн-Мискавейха, для которого русы, напавшие на его единоверцев, были далекими и опасными северными варварами, но который, как и положено историку, честно и непредвзято описал случившиеся события. Для средневековых обычаев ведения войны, когда не сдавшееся на определенных условиях, а покоренное силой оружия население априори рассматривалось как лишенное каких-либо прав, подобное отношение к побежденным было совершенно нетипично. Сформулированный в Бердаа принцип взаимоотношений с завоеванными народами показывает, что при условии повиновения иноплеменников их власти наши предки считали себя связанными обязательством хорошо относиться к ним. Если русы добровольно принимали на себя обязательство так вести себя по отношению к абсолютно чуждому им иноверному и иноплеменному населению далекого азербайджанского города, то тем более хорошо должен был относиться князь к своим непосредственным подданным, с которыми он был связан узами языка и крови. Понятно, что подобный принцип соблюдался далеко не всегда и от него отходит уже Игорь, однако движение к устройству отношений власти и подчинению на основе справедливости, взаимных прав и обязанностей уже началось.