Рюрик. Полёт сокола

Пошёл я с закатом на древнее капище, Солнце-Сурью в его чертоги ночные проводил и уселся на скале слушать, как волхв повелел. А капище-то поставили ещё пращуры наши, что к морю Варяжскому привели наш род с Дуная синего. И приносились тут издавна жертвы Триглаву Великому – Сварогу, Перуну и Свентовиду. И ходили сюда только жрецы, а не простые люди. Зачем же старый волхв меня сюда послал? Даже боязно как-то стало. Что ж, сижу, слушаю, как море могучее о скалу твёрдую бьётся, аж содрогается от тех ударов камень, что подо мной. Тут сварга небесная звёздами чистыми раскрылась и глядит на меня, да так пристально, аж оторопь берёт, вспоминать начинаешь поневоле, что и когда не по прави свершил или хотя бы помыслил. Потом прилёг я на камень и стал слушать богатырскую песнь морских волн, и как та песня дрожью земною на голос моря откликается, а небо звёздное сверху тем чудным песнопением управляет. Долго глядел и слушал, пока вдруг почуял, как будто разделяюсь я: частью в небесную сваргу бесконечную улетаю всё выше, и от огромности той дух захватило так, что я не то дышать перестал, не то час земной для меня остановился. А другая часть меня в то же время с морем и скалой, на которой лежал, воедино срослась. Да так крепко, что и сам я стал частью музыки земли и моря. И вдруг почуял я, как из земли к небу пошли потоки незнаемые, и столь сильны они, что страшно стало, как бы, проходя сквозь меня, не разорвали они тело моё на клочки. Вспомнил я тогда легенду рода нашего про богатыря, прах которого, как рекут старики, именно с этой скалы был развеян над морем. Богатырь тот умер после лютой битвы с ворогом от страшных ран. Но рёк он перед кончиной, что Сила его с ним не умрёт, потому как не его это Сила, а самой земли-матери и отца-окияна, а потому бессмертна, пока они существуют. И ещё рёк тот богатырь, что всякий раз, как придут тяжкие часы и будет переживать род наш опасность смертную, передадут отец с матерью Силу ту новому богатырю. И чуял я, как крутит, рвёт моё тело та сила немереная, а мозг разрывается от ощущения огромности мира, что враз предстала мне в эту ночь. Не мог я более терпеть охватившей меня боли и жара, с великим трудом встал со своего каменного ложа, – каждый сустав, каждая жилочка моя так болели и саднили, что я хотел лишь одного – остудить тело холодной водой. Спустившись в темноте к морю, омыл дрожащими руками чело по-весеннему студёной водой, но жар не проходил. Тогда я разделся и окунулся весь в ледяную волну. Измученному телу стало чуть легче, и я поплыл. С каждым гребком уменьшалась боль, но тут, обернувшись, я испугался не на шутку: кругом только студёные волны и чернота ночи, где берег, в какой стороне? Я задёргался, стал грести чаще, тело стало быстро замерзать, и я подумал, что теряю последние силы. Вдруг слышу как бы весёлый смешок и голоса, вроде девичьи, только тонкие больно, и эхом над водою разносятся.

– Глупый, чего испугался? Теперь тебе нет разницы, в какой стороне берег. С той Силой, что в тебе есть, и до Свей- ского берега доплыть можно… – и снова смех серебристый, будто звонкие капельки с высоты падают. Что это, русалки надо мной потешаются? А потом вижу – тень светлая прямо по воде идёт в платье струящемся и ласковым материнским голосом зовёт: – Сынок, за мной плыви, там твой берег, – указала мне путь, и растаяла. Чую, уже не холодно мне, плыву, и силы вроде прибавилось. Чем дальше плыл, тем более приходили в равновесие в моём теле и сознании все три стихии, что этой ночью, как я думал, рвали меня по частям. А вскоре узрел в темноте скалу и светлое пятно одежды на камнях. Как вернулся домой, не помню, помню только ощущение переполнявшей меня радостной силы, понимания, что всё едино в Сварожьем мире, – земля, море и небо, боги и пращуры, прошлое и грядущее. И когда ты с ними в единой цепи, ты получаешь такую Силу, которая может всё и которая никогда не умирает!

Как просохла земля и началась работа по корчёвке леса под поля злачные, дивиться все односельчане начали, рекут: аль подменили тебя, Мирослав, ты ж такие коряжины сворачиваешь, что и самому здоровому мужу не под силу. А я и сам диву даюсь: чем больше тружусь, тем больше силы во мне прибывает. Понравилось мне сие дело, все поработали – и отдыхать, а мне охота ещё какие тяжести потаскать, свернуть чего-нибудь. Выпросил у кузнеца нашего гвоздей крепких, и где бы ни ходил, куда бы ни ехал, всё их гну так и эдак, а потом приспособился несколько тех гвоздей в один узел завязывать. Стали ко мне приставать – покажи да покажи! Стали силу мою по-всякому испытывать. Коней двоих удерживал по одному в каждой руке, а их в разные стороны погоняли. Четверо сильных мужей большущий камень мне на грудь клали, а потом молотами разбивали. Тяжести всякие из рук в руки по три штуки сразу перекидывал. Вот так потихоньку и потерялось где-то моё прежнее имя Мирослав, а появилось новое – Сила. Только понял я, что не в руках и мышцах моя главная сила, а в душе, в сердце, в памяти, которую дала мне великодняя ночь озарения на Белой скале.